Последнее интервью. Феликс Бенедиктович Сарнов

на «псевдо-либеральную оппозицию» (а как же без нее), и Жаворонков опять повернулся к Лешке:

      – Что скажет наш представитель этой самой оппозиции? – иронично улыбаясь спросил он.

      – Я не представитель, – сказал Лешка, – потому что представлять тут вообще нечего.

      – Тю-у-у, – протянул свое коронное (и как он считал, украинское) Вольдемар. – Это как же понимать прикажете?

      – А так и прикажу, – пожал Лешка плечами, – никакой оппозиции у нас нет, – последовала пауза, и пользуясь моментом, Лешка продолжил: – Оппозиция бывает в странах с выборной системой власти, у нас же никаких выборов просто н е т. То, что у нас называется выборами – ширма. Камуфляж, а следовательно говорить можно, ну разве что… о некотором протестном движении – не более того.

      Ну, сейчас-то порвут…

      И… Повторился тот же сценарий – как по нотам: Жаворонков спросил Бима, согласен ли тот с Молчановым, Бим, укрываясь за акцент, пробормотал, что-то вроде: «С одной стороны в этом есть некоторый смысл, но…», – и все дружно и страстно накинулись на Бима. Лешку никто не кусал, и только внук Кагановича порой кидал на него дедушкины взгляды, даже шевелил губами, но звук на Лешку не включал (зато Бима приговорил к высшей мере пролетарского гуманизма аж трижды).

      В конце передачи Жаворонков поблагодарил всех участников, а Лешку спросил:

      – Как вам у нас понравилось, Алексей Николаевич? Как вы у нас себя чувствуете?

      – Как живая лиса в меховом магазине, – без тени юмора буркнул Лешка.

      Жаворонков дернул большим пальцем правой руки, и публика в зале разразилась аплодисментами, причем совсем не вялыми. Когда они стихли (после очередного дерганья большого пальца телезвезды, но – в другую сторону), Вольдемар милостиво улыбнулся и отеческим тоном произнес:

      – Ну, так-то уж не надо уж… Мы все вам очень рады, и… Я надеюсь, будете теперь у нас частым гостем, буду вас ждать – и тут он ухитрился как-то выгнуть шею, отвернуться от всех камер (сохраняя при этом вальяжность) и кинуть Молчанову взгляд, в котором…

      Это был просительный взгляд, чуть ли не униженно-просительный. В этом секундном взгляде была ясно видна мольба. Это так удивило сбитого с толку всем этим странным сценарием, а потому слегка разозленного Лешку, что вместо вертевшегося на языке «разденься и жди», он неожиданно для себя сказал:

      – От вас зависит, Вольдемар Арнольдович. А я – что? Позовете – приду.

      Ему показалось, что Вольдемар вздохнул с облегчением.

      На выходе из студии к Лешке подошел Джек Бим, чистенький и румяный, как свежевымытое яблоко, словно не его сейчас обливали помоями примерно пол часа чистого эфирного времени.

      – Давно хотел с вами познакомиться, – протягивая руку, – сказал он (без малейшего акцента). Правда никак не ожидал увидеть вас здесь, но… Судьба, как у вас говорится, играет человеком…

      – А человек играет на трубе, – согласился Лешка.

      Они поговорили минуты две о каких-то пустяках, а потом, оглянувшись и слегка понизив