.

не рассказывал. Не хотел, или я не просил…

      «Антрацит. Саратов. Наконец, Чкалов. Я приехала в гипсе, со сломанной рукой, – вспоминала мама, – выскочила из вагона во время бомбежки. Рука под гипсом чесалась. Все говорили: хорошо, заживает. А в Саратове сняли – вши, сплошь. И срослось не так, пришлось ломать…»

      «Яша ехать с нами не мог – эвакуировал военные заводы – и мы друг друга потеряли. – вспоминала Соня. – Я работала на мельнице, грузила мешки с мукой. Мы уже и не ждали, не чаяли. И вот он нас нашел. И жизнь сразу пошла по-другому».

      «Живая рыба»

      Не зайти в «Живую рыбу», проходя мимо? Не постоять у темного бокового стекла большой кафельной ванны, дожидаясь, когда из глубины тебе навстречу выплывет может быть даже акула? Без этого и прогулка – не прогулка. И Яша обещал.

      В этот раз дедушка останется у входа. «Микропорка впитывает запах». А я зайду. Я войду, осторожно ступая по вечно мокрому с прилипшей чешуей полу, отдающему сыростью, и, не взирая на очередь, протиснусь к бассейну. Детям – можно. Ведь я не стоять, я только посмотреть. «Дайте ребенку посмотреть, – говорит Соня, когда мы заходим вместе. И очередь, недоверчиво осматривая даму, пускает меня к стеклу. Я прилипаю, а бабушка, не приближаясь, следит, чтобы Рая меня не забрызгала. И Рая понимает. Ляпает меньше. А может, между прочим, и – больше, и с головы до ног. И кинуть на весы рыбу так, чтобы рыба, очнувшись, сама ляпала. И не давалась этой нахалке, этой «не хочу при детях». «Она хочет выбрать! Она, видите ли, потому и выстояла за живой!» Как вам это нравится? Я, кажется, продавец, а не рыбак!.. Нет! – это ей большая, а эта ей маленькая, и то – не то, и это ей не подходит. – На! Рыбалка! – Лови сама! – швыряет ей сачок Райка. И хочет повернуться и уйти в подсобку, бросив всё, всю очередь на произвол судьбы. Очередь, конечно, на стороне оскорбленной. «Из чего выбирать? Из моей? Из вашей? А что нам? Останки? – Иди, не задерживай!»

      Тетя Рая – великан. Когда она сидит, кажется, что стоит. А когда стоит – очередь кажется маленькой, как дети. И она может съесть целую миску окрошки, ту здоровую миску, что Соня моет ноги. И за словом в карман не полезет. Соне она нравится. «Боевая! – говорит бабушка. – И такое несчастье». Мне трудно понять, это – рост, или ее мерзавец—жених, или разговоры о том, что магазин скоро закроют, рыбы нет, и ей с ребенком придется возвращаться к мачехе в Мариуполь. – Всё плохо, – говорит она бабушке, – когда мы заходим забрать уже почищенную рыбу.

      – Но рыба же есть? – пытается утешить Соня. Понимая, что если это – рыба, то и Сенька Патарашный – кавалер.

      – Возьмите, София Михайловна, – шумно вздыхает Рая. И передавая сверток, отворачивается со стыдом.

      Я рыбу не очень люблю. Кушать её долго. И можно, не дай бог, подавиться костью. А вот смотреть можно без конца. Как блестит золотым бочком, как выплывает, как, испугавшись, вильнёт и скроется в глубине. Как стоит у стекла и смотрит на тебя широко открытым глазом, будто спрашивает: