На задворках Великой империи. Том 3. Книга вторая. Белая ворона. Валентин Пикуль

более занять негде! Одолжите хоть вы… для народа! Для нашего несчастного россиянства!

      – Две тысячи пудов, – поклонился Иконников. – Сегодня обед в Купеческом клубе, и я объявлю об этом… Но, князь, хочу внести некоторую поправку: сейчас хлеб отодвинут на край стола, а в солонке лежит вопрос о демократии. Проблему с хлебом вы разрешите, я знаю вашу настойчивость. Но вот каково-то будет в Уренске, когда все кинутся с ножами резать каравай свобод?

      Мышецкий оценил шутку и махнул рукой – огорченно:

      – Боюсь, что мне останутся одни корки. Причем – обгорелые и совсем невкусные. Ладно, как-нибудь пережую…

      Проводив Иконникова, Сергей Яковлевич велел Огурцову соединить его с редакцией «Уренских губернских ведомостей».

      – От вас требуется сейчас, – наказал он редактору, – передовая статья, почти официоз. А смысл таков: никаких волнений, ибо местная власть прилагает все старания к удовлетворению нуждающихся хозяйств. Частная благотворительность начеку!

      В ответ – поразительная новость:

      – Все ушли, князь. На типографии – замок… Забастовка!

      Сергей Яковлевич заметался возле аппарата:

      – С чего бы? Издание официальное. Работа хорошо оплачивается. Какие могут быть требования у бастующих?

      – Забастовка не ради личных нужд, а ради солидарности с бастующими типографиями Москвы, – пояснил редактор.

      – Когда же она кончится?

      – Кончится в Москве – кончится и у нас…

      Стало скверно. Только было развернул доброе начинание на благо народа… И вот – на́ тебе! – эти господа повесили замок. И ничего даже не требуют: так, ради солидарности. Пошли домой и пьют себе чай. «Пролетарии, – хмыкнул князь, – и в самом деле, кажется, объединяются…» Солидарность – хоть куда!

      На пышном обеде в Купеческом клубе Иконников скромно (он был скромным молодым человеком) призвал передовых людей сплотиться в эту трудную для народа минуту. Хотел сказать, что дает «две тысячи», но Таврический дворец был столь ослепителен, столь далек, что язык не повернулся на «две», и он размахнулся пошире:

      – …пять тысяч пудов хлеба я, со своей стороны, обещаю торжественно! Прошу поддержать меня своим мнением и капиталами…

      Ответом был звон бокалов. Но губернатор все-таки прицелился точно, на двух зайцев сразу: и хлебушко будет, и в думе засядет не последний дурак. Был призван к долгу службы и Атрыганьев.

      – Господин предводитель, – сказал ему князь, – погасим раздоры прежнего перед лицом общественной опасности. Что вы делаете сейчас для того, чтобы расшевелить сонное дворянство?

      – В каком аспекте? – спросил Атрыганьев.

      – В самом примитивном… Пусть дворяне приудержат продажу хлеба на рынок, отсыпав толику для нужд голодающих. Ну, например, лично вы – сколько пожертвуете?

      Атрыганьев долго обжуливал князя своими глазами:

      – Да ничего не жертвую… Почему я должен жертвовать?

      – А что было у вас на полях?

      – Гречиха.

      – Вот и дайте гречихи. А солома у вас