На задворках Великой империи. Том 3. Книга вторая. Белая ворона. Валентин Пикуль

семнадцатого октября» считает манифест его величества отправной точкой всей своей программы. Но – не дальше! И этого нам, октябристам, вполне достаточно. Вот, если желаете, Борис Николаевич, то я вас запишу…

      – В октябристы? А кто у вас там?

      – У нас вся соль земли русской, земли обильной… Нефть, древесина, заводы, корабли, верфи, хлопок, уголь. Ну, и мой чай, конечно! – засмеялся Иконников. – Извините, спешу.

      «Было у меня стекло, были бутылки, да расколотила все Додо!»

      – Позвольте! – спохватился Атрыганьев. – Но мы же идеологи России: у нас был философ князь Трубецкой, у нас историк Милюков!

      Иконников качнул портфель-сак из нежной золотистой кожи:

      – А мы и не стыдимся признать, что мы – не идеологи России! Мы лишь хозяева этой несчастной России…

      И ушел. На диком уренском безлюдье горестно застыл кадет. Первый и (кажется) последний. Конечно, можно пойти в гимназию. Но учителя невзлюбили Атрыганьева: он покрыл туманом деньги, выделенные для покраски парт. Это было еще давно, когда деньги были нужны ему на расходы по партии «Уренских патриотов». Теперь это дело прошлое… «Итак, остался Бобр!»

      Сергей Яковлевич, придя к Бобрам в очередную пятницу, был удивлен, встретив здесь и предводителя.

      – Добрый день, Борис Николаевич, что привело вас сюда?

      – Личные нужды, – ответил Атрыганьев.

      Мышецкий, понаблюдав за предводителем, поразился тому, как быстро, почти на глазах, состарился этот человек. Угас, как свечка. От ног остались одни спички. А ведь эти ноги послужили двум царям. Был громкий полк, шелест знамен, скачки и шампанское. Все увяло, словно в старомодном букете. Жалость и презрение…

      Кулебяка у Бобров была сегодня с рыбой.

      – Потому что базара не было, – объяснила усатая Бобриха.

      – Да, князь, не было сегодня базара, – подтвердил Бобр. – Великие времена приносят осложнения… Спасибо и за рыбку!

      Ксюша опять не приехала, Мышецкий целый день не ел и сейчас был очень занят едой и выпивкой.

      – А почему не было? – спросил машинально, ради вежливости.

      – Кричали: погром, погром! И все лавки с утра закрыли…

      «Какой же я беспомощный», – решил князь и сказал:

      – Мужики боятся погромов со стороны города, а город боится погрома из деревни… Доколе же все это? Куда идем? Хаос!

      В разговор ввязался и Атрыганьев:

      – А все-таки, как ни осуждай, Жеребцовы поступили с умом. Черкесы обходятся недорого, мамалыги пожрут, и довольны. Но зато в Больших Малинках снова порядок: скот вернули владельцу, солому, которую разграбили, отняли обратно… Мужик признает силу!

      И снова Мышецкий с болью подумал о своей полной беспомощности: черкесы, оказывается, уже в Больших Малинках, а для него это новость. Ксюша сказала даже про клавесины, но о черкесах умолчала. «Ксюша лжива», – отметил князь про себя.

      – Если это так, – сказал Мышецкий в сторону Атрыганьева, – то вам следует вмешаться: нельзя допускать насилия во времена легальных решений любого спорного вопроса!

      Подал