На задворках Великой империи. Том 3. Книга вторая. Белая ворона. Валентин Пикуль

глядя в окно, посулил снять флаг.

      – Это лишь деталь, – поморщился Мышецкий. – А еще что?

      – Деталь важная. А больше… да ничего, князь!

      – То есть как это… ничего? – возмутился Мышецкий.

      Дремлюга отвечал – с убийственным спокойствием:

      – У меня порядок такой. Объявил голодовку – пожалуйста, не хочешь и не жри, нам больше останется! Сейчас наш «дядя Вася», пролетарий, работать не пожелал – не надо, не работай…

      Сергей Яковлевич понял, что за этой бравадой стоит оглядка жандарма на Москву и Петербург: уж если там, в столицах (под боком правительства), генералы корпуса жандармов не могут справиться с революцией, то… «Что же требовать от уренского капитана?»

      – Выпить хотите? – предложил Мышецкий.

      – Как вы сказали, князь? – обомлел Дремлюга.

      – Я предлагаю вам выпить… За порядок!

      – В беспорядке-то? – усмехнулся жандарм. – Ну, выпьем…

      – За Аристида Карпыча, земля ему пухом, – поднял рюмку князь. – Вот он бы сейчас что-нибудь да придумал… Извернулся бы!

      Дремлюга поперхнулся коньяком, зашипел, гримасничая:

      – Ударьте меня, князь, ударьте… сильнее! – Мышецкий треснул жандарма по хребту, и коньяк проскочил, как по маслу. – А что? – задумался капитан, отдышавшись. – Что бы он мог придумать? И даже Борисяк здесь ни при чем, революция без него движется…

      И вдруг разом погас в присутствии свет.

      – Огурцов! Созвонитесь со станцией – что у них там?

      Огурцов, споткнувшись в темноте о порог, скоро вернулся:

      – Телефоны, князь, тоже… мое почтение! Бастуют.

      Мышецкий длинной тенью обозначился на фоне окна:

      – Капитан, разве забастовка не ограничится одним депо?

      Огурцов, прильнув к стеклу, вгляделся в улицу:

      – Баста! Конки тоже стали, лошадей выпрягают, сбрую режут…

      Дремлюга хватил еще стопку, искал в потемках фуражку.

      – Вот это крепко! – сказал он. – Но еще крепче закончится. Жрать захотят – и снова, князь, свет включат, барышня на телефоне соединит, а паровозики – ту-ту, поедут… Нет такой забастовки, ваше сиятельство, которая бы не имела конца!

***

      Конечно, жандарм прав: забастовка – явление временное. Но в самой стихийности событий было что-то зловещее, и красный цветок над городом распускался в ночном небе. Проезжая через город, Мышецкий подсознательно отмечал признаки нового в его облике: на табуретках (чтобы дальше видеть) стояли городовые; митингов не было, но толпы теснились на бульваре. Ну что ж! К шестидесяти тысячам верст железных дорог России, застывших в покое, сегодня прибавилось еще шестьсот сорок верст бастующей Уренской губернии… «Аквариум», конечно, работал. Как-то повышенно, издерганно и пьяно вела себя публика. Сотенные шуршали нежно, платья дам тоже шуршали вызывающе. Музыка гремела, лилось вино – самое дорогое. Бабакай Наврузович пожинал сегодня небывалые барыши, «Николаи» – в поту!

      Иконников-младший, однако, был трезв и спокоен.

      – Что у Троицына