Белый олеандр. Джанет Фитч

Он курил травку или учил меня в сарае за верстаком мастерить простенькие поделки вроде скворечника или рамки для фотографий. Иногда разговаривали на веранде под аккомпанемент приглушенных дождем звуковых эффектов видеоигр, «Двойного дракона» и «Заксон». Рэй облокачивался о столб веранды, а я устраивалась на диване-качалке.

      Однажды он вышел и долго курил трубку, прислонившись плечом к столбу и хмуро глядя куда-то в сторону. Он был не в духе.

      – Думаешь иногда об отце? – спросил Рэй.

      – Я его не помню. Мне было два, когда он ушел. Или мама его бросила. Не знаю.

      – Она тебе о нем рассказывала?

      Мой отец – силуэт, образ, сотканный из неизвестности, фигура из дождя.

      – Если я спрашивала, она говорила: «У тебя не было отца. Я твой отец, ты выскочила у меня изо лба, как Афина».

      Рэй грустно рассмеялся.

      – Ну и характер!

      – Однажды я наткнулась на свое свидетельство о рождении. Отец: Андерс, Клаус; второго имени нет; место рождения – Копенгаген, Дания; проживает в Венис-Бич, Калифорния. Ему сейчас, наверное, пятьдесят четыре.

      Больше, чем Рэю.

      Грянул гром, хотя из-за туч молнии видно не было. Диван поскрипывал, а я думала об отце, Клаусе Андерсе, без второго имени. Я как-то нашла его полароидную фотографию в маминой книге «Ветру навстречу». Они сидели рядом в кафе у океана вместе с целой компанией, и у всех был такой вид, словно они только что с пляжа – загорелые, длинноволосые, в бусах. На столе пивные бутылки. Клаус положил руку на спинку маминого стула, небрежно и властно. Они вдвоем сидели в солнечном пятне, распространяя вокруг себя ауру красоты. Похожи, как брат с сестрой. Блондин с львиной гривой и чувственными губами широко улыбался, и уголки его глаз были приподняты. Ни мама, ни я так не улыбались.

      Этим фото и свидетельством о рождении ограничивалось все, что мне от него досталось. Ну и еще знаком вопроса в моем генетическом коде.

      – Чаще всего я гадаю: интересно, что он думает про меня?

      Мы смотрели на коричневатое перечное дерево, густую, как память, жижу во дворе. Рэй повернулся, оперся о столб спиной и закинул руки за голову. Рубашка задралась, обнажая волосатый живот.

      – Скорее всего, думает, что тебе все еще два годика. Как я про Сета. Когда мальчишки играют у реки, представляю его с ними. Не сразу вспоминаю, что из лягушек он уже вырос.

      Клаус представляет меня двухлетней! Белые перышки волос, перепачканный песком подгузник. Не понимает, что я выросла! Я могу пройти мимо, и он даже посмотрит на меня, как Рэй, и никогда не узнает, что я его дочь. Я вздрогнула, натянула на пальцы рукава свитера.

      – Не хочешь его найти, позвонить?

      Рэй покачал головой:

      – Скорее всего, он меня ненавидит. Мамаша понарассказывала с три короба.

      – Все равно он скучает. Я совсем не помню Клауса, но скучаю. Он тоже был художник, живописец. Наверное, он бы мной гордился.

      – Да, гордился бы. Может, когда-нибудь пересечетесь.

      – Порой