Баязет. Том 2. Исторические миниатюры. Валентин Пикуль

здесь командует, сударыня? Вы или я?

      – А я не командую… Я прошу, умоляю… Ради тех жертв, что уже были…

      – А ну – вон отсюда, истеричка! – гаркнул на нее Адам Платонович.

      И прапорщик Клюгенау все это видел и слышал. Спорить он не желал. Сейчас барон, словно равнодушный ко всему, что творилось вокруг него, стоял перед пляшущим на арабчаке Исмаил-ханом Нахичеванским и говорил:

      – Чудесная лошадь у вас, хан. Вы далеко на ней ускачете, если откроют сейчас ворота.

      – Завидуешь? – И хан гладил коня по холке.

      – Нет, хан… Но если ворота откроют, – знаете ли вы, в кого я пущу первую пулю?

      – Наверное, в себя, – догадался Исмаил-хан.

      – Ошибаетесь, хан. В себя я пущу третью… Впрочем, вы не стоите того, чтобы знать, кому предназначена вторая. А вот первую-то пулю я пущу прямо в ваш благородный лоб!

      Хан вдруг рассмеялся – он принял слова прапорщика за милую шутку, и Клюгенау не стал разубеждать его в этом. Но это была не шутка. Клюгенау уже догадывался, что хан стоит того, чтобы ему досталась первая пуля…

11

      – Алла, алла! – вскрикивали за стенами турки, и с каждым их криком в ворота цитадели грузно бухало что-то тяжелое. Евдокимов видел сверху, как враги, человек с полсотни, раскачивали на цепях громадное окованное железом бревно из старого дуба, и под каждым ударом тарана стонали и прогибались ворота крепости.

      Ватнин подполз к юнкеру, прижал его голову к своей запыленной, пропахшей порохом бороде:

      – Ну, целуй же… Целуй меня, сыночек. Крепче целуй, может, и не свидимся более! А ты не бойсь, – приговаривал он. – Страшно тебе – да? Ты меня придерживайся. Я мужик хитрушший – вместях-то не пропадем…

      Есаул оттянул ногу в казацкой шароварине, вытянул из кармана щепотку табаку, стал вертеть цигарку, откусывая бумагу зубами.

      – Вишь? – сказал он, кивая на двор, где суетился Пацевич. – Вишь, говорю, как старается-то? Только ни хрена у него, дурака, не получится… Эй, станишные! – гаркнул он. – Стреляй почаще!

      Пацевич выбрался на крышу, где лежали казаки двух сотен – ватнинской и карабановской. Держа в руке «семейный бульдог», он велел сейчас же прекратить стрельбу, иначе…

      – Иначе прихлопну каждого, как муху! – объявил он. – Каждого, кто осмелится мне перечить. Слышали, лампасники?

      Убитые казаки лежали здесь же, на крыше, и были закрыты той самой простыней, которую Пацевич велел развернуть над передним фасом крепости.

      – Есаул Ватнин, – сказал Пацевич, показывая на мертвецов, – вы ответите за эти жертвы перед военным прокурором в Тифлисе!

      Ватнин так и подскочил:

      – Чо? Я-то?

      – Именно вы. Этих жертв не было бы, если бы вы, разгильдяи, слушались моих приказов.

      Дениска Ожогин почти повис над карнизом. Отстрелянные гильзы высверкивали из-под затвора его винтовки. Казак старательно опустошал обойму, и на последнем патроне Пацевич тяжелым сапожищем наступил ему на мягкий зад:

      – Перестань… Ты приказ слышал?

      – Слышал,