Честь имею. Том 2. Валентин Пикуль

раздался выстрел в Сараево, как он моментально скрылся, а следы его обнаружились в Вене. Подозрителен и полковник Мясоедов, окруженный всякой нечистью, недаром же Вильгельм II любил охотиться с ним в горах прусского Роминтена…

      К чему я вспомнил эту беседу? Только к тому, что впоследствии, когда земля горела у меня под ногами, я оказался в секретном вагоне Бонч-Бруевича, стоявшем на запасных путях революционного Петрограда, и, может, именно потому из генералов царской армии я сделался генералом советским…

      И вот настал судный день – день 1 августа 1914 года!

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      Утро… Кайзер накинул поверх нижней сорочки шинель прусского гренадера и в ней принял Мольтке («как солдат солдата»). Германские грузовики с запыленной пехотой в шлемах «фельдграу» уже мчались по цветущим дорогам нейтральных стран, где никто их не ждал. Часы пробили полдень, но графа Пурталеса в кабинете Сазонова еще не было. Германский посол прибыл, когда телеграфы известили мир о том, что немцы уже оккупировали беззащитный Люксембург и теперь войска кайзера готовы молнией пронизать Бельгию… Пурталес спросил:

      – Прекращает ли Россия свою мобилизацию?

      – Нет, – кратко ответил Сазонов.

      – Я еще раз спрашиваю вас об этом.

      – И я еще раз отвечаю вам тем же – нет…

      – В таком случае я вынужден вручить вам ноту.

      Нота, которой Германия объявила войну России, заканчивалась высокопарной фразой: «Его величество кайзер от имени своей империи принимает вызов…» Это было попросту глупо!

      – Можно подумать, – усмехнулся Сазонов, – мы бросали кайзеру перчатку до тех пор, пока он не снизошел до того, что вызов принял. Россия не начинала войны. Нам она не нужна! У нас достаточно и своих нерешенных проблем…

      – Мы защищаем свою честь, – напыжился Пурталес.

      Сазонов без надобности открыл и закрыл чернильницу.

      – Простите, но в этих словах – пустота…

      Только сейчас министр заметил, что Пурталес, пребывая в состоянии аффекта, вручил ему не одну ноту, а… две!

      Берлин снабдил посла двумя редакциями нот для вручения Сазонову одной из них – в зависимости от того, что тот скажет об отмене мобилизации. Но Пурталес допустил чудовищный промах, вручив министру обе редакции. Затем, объявив России войну, германский посол сразу как-то ослабел и, шаркая, поплелся к окну, из которого был виден Зимний дворец. Неожиданно он стал клониться все ниже, пока его лоб не коснулся подоконника.

      Пурталеса буквально сотрясло в страшных рыданиях.

      Сазонов подошел к нему, похлопал его по спине:

      – Взбодритесь, коллега. Нельзя же так отчаиваться.

      Пурталес, горячо и пылко, заключил министра в объятия:

      – Мой дорогой, что же теперь будет… с нами?

      – Проклятие народов падет на Германию…

      – Ах, оставьте… разве вы или я хотели войны?

      На выходе из министерства Пурталеса поставили в известность, что