Слово и дело. Книга первая. Царица престрашного зраку. Том 2. Валентин Пикуль

просителя и отечеству не в убыток»…

      – Разумная любовь к самому себе, – утверждал Татищев, – уже есмь самая великая добродетель, и филозофия сии слова утверждает…

      Монетное же дело, которым он ведал, расхлябалось: шатко время было – оттого и деньга в народе шатка.

      Теперь новое дело выдумали: рублевики чеканить.

      – Оно бы и неплохо, – доказывал Татищев канцлеру Головкину, – да вот беда: мужику нашему рублевик и во сне не приснится. А коли мелкие деньги изъять в расходе, так мужик наш завсе из финансов государственных выпадет. Ведь на рубль только богатый человек торговать может, а простолюдинам мелкая деньга необходима… Копейка там, осьмушка опять же – мелочь по рукам ходит, рубли собирая!

      Мудрому совету Татищева не вняли: решили чеканить серебро крупно – богатым это удобнее (копить легче), а мужику совсем гибель. Так-то вот сидел Василий Никитич и рассуждал о деньгах, когда навестил его обер-гофкомиссар Лейба Либман и удивил вопросом подозрительным:

      – На лигатуре монетной большой ли доход себе имеете?

      – Проба разная, – уклонился Татищев. – Была всякая, да и весы плохие… Ныне семьдесят седьмую желательно.

      – О! – сказал Либман. – Это много… А кто учтет?

      – Я и учту, – скромно отвечал Василий Никитич.

      – А кто проверит?

      – Я и проверю…

      – Хм, – призадумался Либман. – Между прочим, – сказал, – одна некая особа, при дворе известная, плутни монетные достаточно знает. Не угодно ли вам с особой этой в кумпанство войти?

      – Я сам себе кумпанство! – обозлился Татищев.

      – Вот оно и плохо… Без друзей вам будет трудно жить.

      Василий Никитич неладное почуял: «Вот и под меня копать стали!» Ключи он взял (а ключи – словно пистолеты, громадные). Этими бы ключами да – по морде, по морде… Однако себя сдержал.

      – Извольте, – предложил учтиво, – за мною следовать. Интерес некоей особы, при дворе известной, могу уважить серебром, еще от князя Меншикова оставшимся… Ныне же мы тем серебром горло фальшивым монетчикам заливаем публично!

      – И – как? – полюбопытствовал Лейба Либман.

      – На себе еще не пробовал, – отвечал Татищев…

      Проследовали они через плющильню. Мужики-бойцы давили проволоку. Глухо роптали водяные мельницы, вздымая наверх печатные «бабы». Потом «бабы» враз падали, чеканя деньги, и стены гудели. А мальчишки-ученики, словно котята лапками, быстро выбирали готовую деньгу (еще горячую). «Баба» ухала с высоты – почти по пальцам детей. Но – ловкие! – они убористо справлялись.

      – Забирай, – крикнул мастер, и мимо Либмана протянули ящики, полные новых серебристых рублевиков…

      Татищев ключами-пистолетами отворил замки на дверях потаенных. Открылась камора – полутемная. Под ногами фактора зачавкало что-то – грязь вроде? Но та грязь и слякоть текла из-под груды серебра, что лежало здесь, химически разлагаясь, словно труп.

      – Не такова ли участь всех князей земных? – изрек Татищев, подняв с полу черную