Орлеанская девственница. Философские повести (сборник). Вольтер

же легче, кажется, поныне,

      Ошеломить нас и внушить нам страх!

      Добряк Лурди своим ужасным криком

      Гораздо больше напугал солдат,

      Чем амазонка в наступленье диком

      И все герои, что за ней летят.

      Привычка верить чуду без сомнений,

      Дух заблуждений, головокружений,

      Видений без начала и конца,

      Совсем смутил британские сердца.

      Британцы знали боевые громы,

      Но были с философией они

      В те времена не очень-то знакомы, –

      Встречаешь умных только в наши дни.

      Шандос, уверенный в удачном бое,

      Кричит своим: «Британские герои,

      За мной, направо!» Он сказал, но тут

      Все повернули влево и бегут.

      Так некогда в равнине плодородной,

      Там, где Евфрат струится многоводный,

      Когда решил людской надменный род

      Воздвигнуть столп до божиих высот,[62]

      Бог, этого соседства не желая,

      В сто языков язык их превратил.

      Кому была нужна вода простая,

      Тому сосед известку подносил,

      И весь народ, осмеян богом сил,

      Рассеялся, постройку оставляя.

      Тотчас же осажденный Орлеан

      Узнал про пораженье англичан:

      Летит молва на легких крыльях птицы,

      Повсюду славя доблести девицы.

      Вы знаете великолепный пыл

      Французов; он всегда таким же был.

      Они идут на битву, как на праздник.

      Бастардов украшенье, Дюнуа, –

      За Марса приняла б его молва, –

      За ним Сентрайль, Ла Гир, Ришмон-проказник

      И Ла Тримуйль спешат из стен в луга

      И, будто бы преследуя врага,

      Кричат: «Кому здесь жизнь не дорога?»

      Но враг их поджидал: за воротами

      Тальбот, весьма благоразумный вождь,

      Учтя их возрастающую мощь,

      Расположился с десятью полками.

      Он, руки к небу страстно вознося,

      Амуром и Георгием клялся,

      Что скоро въедет в город осажденный.

      Жила мечта в нем, нет, пожалуй, две:

      Давно пылала страстью потаенной

      К нему супруга толстого Луве.

      И гордый воин, смелый и упрямый,

      Мечтал владеть и городом и дамой.

      Лишь выступили рыцари, и вот

      Им на голову падает Тальбот;

      Они смешались, и борьба идет.

      Равнины орлеанские, вы были

      Свидетелями тягостных усилий,

      Кровь человечья веществом своим

      Вас унавозила на двести зим.

      Нет, никогда ни Мальплакэ,[63] ни Зама,

      Ни сам Фарсал, классическая яма,[64]

      Все знаменитые места боев

      Не видели так много мертвецов.

      И друг о друга копья ударялись

      И, словно щепки, пополам ломались;

      Копыта вздыбившихся лошадей

      Давили обезумевших людей;

      Снопы огней, рождаясь под мечами,

      С полуденными спорили лучами;

      Отрубленные, посреди травы,

      Катались руки, ноги и главы.

62

Как известно, Вавилонская башня была воздвигнута сто двадцать лет спустя после всемирного потопа. Иосиф Флафий полагает, что она была построена Немродом, или Немвродом; добросовестный отец Кальме дал разрез этой башни, воздвигнутой до двенадцатого этажа, и украсил свой «Словарь» гравюрами в таком же роде, согласно с памятникам и; книга ученого еврея Иалеуса полагает Вавилонской башне двадцать семь тысяч шагов высоты, что весьма правдоподобно; некоторые путешественники видели остатки этой башни.

Святой патриарх Александр Евтихий утверждает в своей «Летописи», что эту башню строили семьдесят два человека. Это было, как известно, временем смешения языков: пресловутый Бекан замечательно доказывает, что больше всего древнееврейских слов сохранилось во фламандском языке.

63

В этой битве двадцать восемь тысяч семьсот человек легло не на месте, как говорит один историк, а в грязи и крови. Их сосчитал маркиз де Кревкёр, адъютант маршала де Виллара, которому было поручено похоронить мертвых. (См. «Век Людовика XIV», год 1709.)

64

Заметьте, что в битве при Заме между Публием Сципионом и Ганнибалом принимали участие французы, служившие, согласно Полибию, в карфагенском войске. Полибий, современник и друг Сципиона, говорит, что число с обеих сторон было равно; кавалер де Фолар с этим не согласен: он полагает, что Сципион наступал колоннами. Но, по-видимому, это невозможно, так как Полибий говорит, что все отряды рубились врукопашную; судить об этом мы предоставляем ученым.

Nota bene, что при Фарсале у Помпея было пятьдесят пять тысяч человек, а у Цезаря двадцать две тысячи. Резня была большая; двадцать две тысячи цезарьянцев после упорного боя победили пятьдесят пять тысяч помпеянцев. Эта битва решила судьбу республики и подчинила власти любимца Никомеда Грецию, Малую Азию, Италию, Галлию, Испанию и т. д. Она имела куда более следствий, чем небольшое сражение Иоанны; но все же это наша Иоанна, наша Девственница; будем благодарны нашему дорогому соотечественнику, сравнившему подвиги этой милой девушки с подвигами Цезаря, который не был девствен, как она. Разве почтенные отцы иезуиты не сравнивали святого Игнатия с Цезарем, а святого Франциска-Ксаверия с Александром? Они походили на них столько же, сколько двадцать четыре старца Паскаля походят на двадцать четыре старца Апокалипсиса. Первого попавшегося короля постоянно сравнивают с Цезарем; так простим же возвышенному певцу нашей героини сравнение ничтожной стычки с битвами при Заме и Фарсале.