Визит к Минотавру. Георгий Вайнер

Эх, Леночка, мне бы вашу беспечность! От нее независимая смелость ваших суждений.

      – Подобный выпад нельзя рассматривать как серьезный аргумент в споре, – спокойно сказала Лаврова.

      – Это верно, нельзя. Скажите, вам никогда не приходило в голову, что наша работа в чем-то похожа на шахматную игру?

      – А что?

      – А то, что нельзя играть в шахматы, видя перед собой только следующий ход. В шахматах побеждает тот, кто может намного вперед продумать свои ходы и их железной логикой навязать противнику удобную для себя контригру – чтобы она ложилась в рамки продуманной тобой комбинации…

      – Какой же вы продумали ход?

      – К сожалению, в наших партиях противник всегда играет белыми – первый ход за ним. Причем вопреки правилам ему удается сделать сразу несколько.

      – Ну, е2–е4 он сделал. Какова связь с нашим спором?

      Я задумался, будто забыл о ней, потом спросил:

      – Не понимаете? Сейчас приедет хозяин квартиры – народный артист СССР, лауреат всех существующих премий, профессор консерватории Лев Осипович Поляков. Он, как вам это известно, гениальный скрипач. Теперь он еще называется «потерпевший». И подаст нам заявление, которое станет документом под названием «лист дела номер два». Вот тут мы с вами можем узнать, что есть еще один потерпевший… Этого я боюсь больше всего…

      – Кто же этот потерпевший?

      В прихожей хлопнула дверь. Я обернулся. В комнате стоял Поляков.

      Глава 2

      Гений

      От нестерпимого блеска солнца болели глаза, и вся Кремона, отгородившись от палящих лучей резными жалюзи, погрузилась в дремотную сиесту. Горячее дыхание дня проникало даже сюда, в покрытый виноградной лозой внутренний дворик: каменные плитки пола дышали жаром. Прохладно плескал лишь вспыхивающий искрами капель маленький фонтанчик посреди двора, но у Антонио не хватало смелости спросить воды. Великий мастер, сонный, сытый, сидел перед ним в деревянном кресле, босой, в шелковом турецком халате, перевязанном золотым поясом с кистями, и мучился изжогой.

      – Нельзя есть перед сном такую острую пиццу, – сказал мастер Никколо грустно.

      – Да, конечно, это вредит пищеварению, – готовно согласился Антонио, у которого с утра во рту крошки не было.

      Мастер Никколо долго молчал, и Антонио никак не мог понять – спит или бодрствует он, и нетерпеливо, но тихо переминался на своих худых длинных ногах, и во дворике раздавались лишь ласковый плеск холодной воды в фонтане и скрип его тяжелых козловых башмаков. На розовой лысине мастера светились прозрачные круглые капли пота.

      – Чего же ты хочешь – богатства или славы? – спросил наконец мастер.

      – Я хочу знания. Я хочу познать мудрость ваших рук, точность глаза, глубину слуха. Я хочу познать секрет звука.

      – Ты думаешь, что возможно познать и подчинить себе звук? И по желанию извлекать его из инструмента, как дрессированного сурка?

      Антонио облизнул сухие губы.

      – Я в этом уверен. И вы это умеете делать.

      Мастер засмеялся:

      – Глупец! Сто лет мы все – мой