Визит к Минотавру. Георгий Вайнер

стойку у дверного замка, и тут Качанов ловко и быстро накинул на него карабинчик поводка. Марсель стал скрести когтями дверь и вдруг неожиданно тонко взвыл: «У-у-юу…» – как от мгновенной внутренней боли. Качанов открыл дверь и выскочил вслед за овчаркой на лестничную площадку, потом раздался его дробный топот по ступенькам.

      – Прошу вас, – сделал я широкий жест, приглашая войти в гостиную, и добавил, обращаясь к Халецкому, хотя Лаврова отлично поняла, что говорю я это для нее, и Халецкий это знал: – Весь наш мусор – окурки, бумажки и тэдэ и тэпэ – складывать только на газете в прихожей…

      И поскольку мы все трое знали, кому адресовано это указание, осталось оно без ответа, вроде безличного замечания «Уже совсем рассвело». Я подошел к портрету – почему-то именно портрет больше всего привлекал мое внимание. Это была очень хорошая фотография, застекленная в дорогую строгую рамку. Часть стекла еще держалась, вокруг валялись длинные, кривые, как ятаганы, обломки, рядом на паркете засохли уже побуревшие пятна крови. Там, где капли упали на стекло, они были гораздо светлее. Одна длинная капля попала прямо на фото и вытянулась в конце дарственной надписи как нелепый, неуместный восклицательный знак.

      – Елизавета, королева Бельгии, – сказал Халецкий, присевший рядом со мной на корточки.

      – Это написано или вы так думаете? – спросил я, проверяя себя.

      – Знаю, – коротко ответил эксперт. – Жаль, я не понимаю по-французски. Интересно, что здесь начертано?

      – Наверное, что-нибудь вроде: «Люби меня, как я тебя», – усмехнулся я.

      Лаврова заглянула через мое плечо:

      – «Гениям поклоняются дамы и монархи, ибо десница их осенена Господом».

      – Вы это всерьез полагаете? – обернулся я к Лавровой.

      – Это не я, это бельгийская королева так полагает, – сказала Лаврова.

      – Н-да, жаль, что я не гений, – покачал я головой.

      – А зачем вам быть гением? – спросила Лаврова. – Расположение монархов вас не интересует, а с поклонницами у вас и так, по-моему, все в порядке.

      Я внимательно взглянул на нее, и мне показалось, что в тоне Лавровой досады было чуть больше, чем иронии.

      Я снова наклонился над портретом. Королева улыбалась беззаботной улыбкой, и теперь – совсем рядом – эту накопившуюся десятилетиями беззаботность неправящего монарха-дамы не могли изменить даже морщины – трещины расколовшегося стекла.

      – И все-таки жаль, что я не гений.

      – Слушайте, негений, вы о чем сейчас думаете? – спросил Халецкий.

      – Ни о чем. Мне сейчас думать вредно. Я сейчас стараюсь стать запоминающей машиной. Вот когда все зафиксирую в памяти, тогда начну думать.

      – Неужели вам никогда не надоедает оригинальничать? – раздраженно спросила Лаврова.

      Я удивленно посмотрел на нее, потом засмеялся:

      – Леночка, а я ведь не оригинальничаю. И не я это придумал. Еще много лет назад меня учил этому наш славный шеф – подполковник милиции Шарапов.

      – Чему? Не думать?

      – Нет, в первую очередь