Армагед-дом. Марина и Сергей Дяченко

с такой подготовкой… Будешь исключена уже не по дисциплинарным соображениям, а из-за плохой успеваемости. Ты понимаешь?

      В кабинете завучихи было тепло. Чуть слышно пахло цветами – кажется, астрами. Как на похоронах, подумалось Лидке.

      – Ты меня слышишь, Сотова?

      – До экзаменов еще полгода, – сказала Лидка, глядя в пол.

      – Ты думаешь, что это много? Что у тебя есть время? «С понедельника возьмусь»?

      – Нет, – Лидка пожала плечами и в который раз ощутила, что форменный лицейский пиджак тесен и жмет под мышками. – Просто… какая разница? Апокалипсис…

      Зависла пауза. Чуть слышно гудел в углу обогреватель.

      – И что же? – спросила завучиха другим тоном. – Разве это первый в истории апокалипсис? Разве после него не будет жизни, твоей жизни, Лида?

      – Может быть, не первый, – сказала Лидка неожиданно для себя. – Но уж последний, это точно. Для всех.

      И замолчала, глядя в пол.

* * *

      Рысюк выиграл олимпиаду по истории и получил право без экзаменов поступить в университет.

      Лидка получила двойку по контрольной и двойку в четверти. Впервые в жизни.

      Она напрасно думала, что ее это не заденет. Одно дело – быть плохой в полутемной прокуренной комнате, в компании таких же плохишей. Другое дело – получать свою тетрадку последней из класса, идти к учительскому столу под многими недоуменными взглядами. Встречаться взглядом с Михаилом Феоктистовичем. Сухо и коротко, как приговор: «Сотова—два…»

      Она ждала, что Рысюк сострит. Или хотя бы сварливо спросит: «Сдурела?»

      Рысюк ничего не сказал, даже смотреть не стал на соседку по парте. Как будто новоявленная двоечница не была ему ни капельки интересна. Тупо глядя в окно, на стадион, где средняя группа наматывала круги на лыжах, Лидка припомнила, как Рысюк называет учеников двести пятой. «Простейшие» – вот так он их определяет. И нынешнее молчание его не случайно – более того, со ступеньки равных Лидка скатилась для него на ступеньку «простейших», а значит, прежней сварливой дружбы больше не будет.

      Она обозлилась. Намеренно, хоть и притворяясь неуклюжей, сбросила на пол Рысюкову книжку.

      Грохот вышел, как будто упало жестяное корыто. Весь класс посмотрел на первую парту; Рысюк наклонился и подобрал учебник вместе с рассыпавшимися по полу закладками. На Лидку он так и не посмотрел.

      В проклинаемой двести пятой никто не стал бы судить о человеке по его оценкам.

      Лидка прикусила губу. Все равно. Сегодня девятое декабря, среда…

      Осталось ровно полгода.

* * *

      Перед входом на станцию скоростного трамвая ей сунули в руки листовку. Сперва она решила, что это обыкновенная рекламка или там обещание «выгодной работы», – но, механически развернув, споткнулась.

      Мужчину на фотографии она узнала сразу, хоть листовка была черно-белая и желтизну лица не передавала. И все-таки это был он – тем более что по верхнему краю бумажки шла строгая черная надпись: «За чистоту души», а в правом нижнем углу имелась эмблема – стилизованное изображение