Все истории. Кроме романов. Аше Гарридо

затею. Но надо же его как-то успокоить. Он чувствовал себя последней скотиной из-за своего, как он это называл, предательства. «Я бросаю тебя и ухожу, и всё горе останется тебе. А мне – только немного побояться. Ну, еще, конечно, умирать, но это кончится, и всё, а для тебя тогда-то и начнется. Надо было тебе со мной связываться?»

      Нет, он не был ангелочком. Он мог такое залепить… Но не об этом сейчас речь. О том, что он понимал: что я буду делать без него? С ним бы то же самое было, если бы нам поменяться местами, поэтому он всё и понимал. Что тут понимать?

      В общем, однажды он умер.

      А пластиночки остались. Вы думаете, мне долго пришлось колебаться? Ни минуты. Просто невозможно жить, если Хайле нет. Так невозможно, что и думать нечего пытаться. Умереть? Может быть. Но если Хайле – вот он, пусть даже не весь, не настоящий, пусть даже… пусть всё, что угодно, вот он, заключенный в маленькие черные контейнеры, и никто кроме меня не вызволит его оттуда?

      Денег у нас, и правда, было много. Многомерные картины Хайле продавались очень прилично, и последнее время, пока мог, он работал, как одержимый. С двойной, так сказать, целью: сделать всё, на что уже никогда не будет времени, и обеспечить свое дальнейшее существование. «Где твоя логика? Или дальнейшее существование – или не будет времени. Что-нибудь одно». – «Ты ничего не понимаешь, – ответил он. – Вдруг рисовать я и не смогу?» Он сам тоже ничего не понимал. «Это будешь не ты». – «Совсем чуть-чуть не я». Где та мера?

      У меня тоже было достаточно денег. Почти все они ушли на то, чтобы найти подходящую фирму, которая взялась бы за наш заказ. Тогда уже пошли слухи о грядущих запретах, слишком приближенные к человеку модели стали снимать с производства, а для частных лиц перестали изготавливать полнофункциональных андроидов, если вы понимаете, что я имею в виду. Спрос на них был большой: делай что хочешь, и никакой ответственности.

      Но мы еще успели. Записей, сделанных нами, хватало с избытком. Неиспользованные пластиночки были схоронены в нашем саду под одним из живых деревьев. А остальные пошли в ход. Вот тут и вылезло: мне показалось неприемлемым наделить куклу памятью о болезни. Это было таким глубоко личным, только нашим, принадлежало только мне и настоящему Хайле. Мы пережили это вместе, и никто больше не мог разделить с нами те страдания. Они теперь дороже всего. Поэтому всё, что касалось болезни и смерти, было стерто.

      А с другой стороны, мне не нравилось, что Хайле мог догадаться: он – не настоящий. Поэтому их инженерам пришлось потрудиться, а мне раскошелиться, но – вы не поверите! – у Хайле был даже пищеварительный тракт, правда очень примитивный, и пищу надо было предварительно сдабривать некоторыми ферментами. Но мы заранее придумали болезнь ЖКТ и сымитировали некоторые симптомы для вящей убедительности. Зато в туалет он ходил по-настоящему. Ни один андроид этого не делал. Но ведь нельзя было, чтобы он понял, правда?

      Так кем он все-таки должен был стать? Мне не хотелось делиться с ним