Жертва вечерняя. Петр Боборыкин

[119], как говорят в Марселе. А в антрактах между танцами вы так устанете, что вам уж не до разговоров.

      – Ах, как это правда!

      – Чтобы дать себе значение и пользоваться как следует даже всеми этими танцорами, их нужно держать от себя на известном расстоянии. А то они нынче так ломаются с прелестнейшими женщинами, что даже гадко и смотреть.

      – Ах, и то правда!

      – Как же поставить себя в такое положение, чтоб корнеты Вальденштубе смотрели на вас снизу вверх? Очень просто. Нужно найти другие гостиные, где вы сначала, может быть, поскучаете, но потом будете окружены, что касается до мужчин, всем, что у нас только есть лучшего, comme lumières et jargon [120]. Есть такие дома, которые дают женщине хорошее положение в обществе. И если она сумеет подойти к их тону, особенно в торжественные дни, то ее положение определено и ей еще веселее и, может быть, еще удобнее будет срывать цветы удовольствия.

      – Чтобы "овцы были целы и волки сыты"? – спросила я и рассмеялась.

      – Всеконечно. Вы такая умница, что за вами не поспеваешь.

      – Вы опять-таки правы, Василий Павлович. Когда я попадала на важные рауты, я чувствовала, что мы, молодые женщины, играем Бог знает какую роль! Все эти молокососы: разные дипломатики, лицеисты, так и приседают пред старухами.

      – Вот видите. А ничего не стоит переделать все это. Вы знакомы с Вениаминовой?

      – Кланяемся.

      – Чего же лучше? Начните с ее дома.

      – У-у! Это уж слишком великопостно… Вы там бываете?

      – Бываю.

      – Я подумаю.

      Он ушел в одиннадцать часов. Право, он хороший человек; а как умен!

3 января 186* После обеда. – Вторник.

      Была я у Вениаминовых. Сначала поехала с визитом. Что это за женщина? Я ее совсем не понимаю. Она ведь по рождению-то из очень высоких. Все родство в таких грандёрах, что рукой не достанешь! Сама она, во-первых, так одевается, что ее бы можно было принять за ключницу. Принимает в раззолоченной гостиной, как говорит Домбрович, а уж вовсе не подходит к такой обстановке.

      Я ее всегда побаивалась. Она слишком резка. Она всем говорит в глаза невозможные вещи. Я даже не нахожу, чтоб ее резкости были умны. За это, может быть, ее и уважают. Разумеется, если б она не была урожденная светлейшая княжна Б., ее бы послали к черту на кулички.

      Но ведь наш петербургский свет ползает не только перед Вениаминовой, но пред каждой дурой qui pose… [121]

      Что это я сегодня какая злая? Верно, на меня пахнуло великопостным благочестием. Не знаю. Может быть, я ничего не смыслю в людях. Но такие личности, как Вениаминова, или очень недалеки, или очень сухи. Про нее говорят, что она делает много добра. Ну, так она напускает на себя особый жанр. Я этого очень недолюбливаю.

      Все равно, я послушалась Домбровича и обрекла себя…

      Вениаминова принимала меня не в гостиной, а в кабинете. Как это смешно! Вижу: большой портрет в овальной золотой раме висит над письменным столом. Портрет очень хороший: лицо так и смотрит, как живой. Какой-то черноволосый барин, очень мрачный, с редкой бородой и глубокими глазами, сложивши руки на груди.

      Вениаминова

120

и познаниями, и жаргоном (фр.).

121

которая позирует (фр.).