Алый меч. Зинаида Гиппиус

постелями и довольно просторный, хотя скучный, «салон».

      Друзья спросили кофе и принялись устраиваться.

      – Мы все-таки здесь не останемся, – говорил Алеша. – Я эту улицу терпеть не могу. Найдем квартирку где-нибудь на Сергиевской, на Шпалерной… Я жил на Шпалерной.

      – Да, пожалуй, придется. Раньше Пасхи, то есть начала апреля, вряд ли выберемся из Петербурга. А не сидеть же сложа руки. Нам и свет небесный нужен.

      К завтраку никто не пришел. Рядом, за стеной, пробило два, потом три часа.

      – Однако твоя сестрица не очень спешит увидать нас, – сказал Новиков. – И долго ли нам дожидаться ее в этом подземелье? Пройтись хоть по улице.

      – Как ты дурно сказал, Алеша! Не люблю твоего тона. Просто не получила телеграммы. Подождем до четырех, а потом отправимся к ней. Я потому не хотел идти к ней с самого начала, что она живет не одна, с этой Верой Васильевной, Вера же Васильевна больная… До четырех подождем, Алеша…

      Как раз в эту минуту дверь отворилась и в комнату вошла, почти вбежала, молодая женщина в черном.

      – Не надо ждать до четырех, Федя, потому что я уже пришла. Заждались? Сердились?

      Она весело закинула руки, обняла и поцеловала брата.

      – Здравствуйте, Алексей Иванович.

      Новиков подошел к ней, и, казалось, оба они одно мгновенье были в нерешимости, не поцеловаться ли им. Но тотчас же она протянула ему руку, без перчатки, которую он и поцеловал.

      – Ну, рада вам, мои милые, – говорила Люся, снимая шляпу и усаживаясь. – Батюшки, как Федя потолстел! Алеша все такой же, – прибавила она с ласковой обмолвкой.

      – Какие ты нам, однако, палаты приготовила…

      – А что? Недоволен? Не все ли равно! То-то я вижу, вы переменили. Давайте чаю спросим, потолкуем. Давно не видались. Отвыкли, я думаю, друг от друга.

      Она говорила много в эту первую минуту свиданья, но видно было, что она вообще не говорлива и сдержанна.

      – Дай посмотреть на себя, – сказал Беляев, подходя к ней. – Ничего. Ничего. Похудела немножко. И прическа другая, глаже. Еще больше на Алешу стала походить.

      Люся усмехнулась. Она была красива, гораздо красивее Алеши, хотя, действительно, в их лицах было что-то общее. Всякий скорее принял бы ее за сестру Новикова, чем Беляева. Узкое, смуглое лицо, все черты – узкие и прямые; маленький рот; только глаза у нее были другие, светло-серые и прозрачные. Темные волнистые волосы, не очень густые, ложились ровно вдоль худеньких щек.

      Принесли большой мутный самовар и стаканы.

      – Я буду хозяйничать, вы – гостья, – сказал Новиков и ловко стал распоряжаться с чаем, от которого, впрочем, отвык за границей.

      Федор Анатольевич сел рядом с сестрой и не спускал с нее пристального и доброго взгляда.

      – Как же ты живешь, Люся? – спросил он серьезно. – Отчего не пришла утром?

      – Я занята была до трех.

      – Занята? Ты много работаешь? Хорошая у тебя мастерская?

      – У меня нет мастерской.

      – Как нет? Ты лепишь у себя?

      – Ах,