Время жить и время умирать. Эрих Мария Ремарк

наперекосяк! Черт побери!

      Штайнбреннер сунул деньги в карман.

      – По-моему, это Райке, – сказал Гребер.

      – Что?

      – Лейтенант Райке из нашей роты. Его погоны. А на правом указательном пальце недостает верхней фаланги.

      – Чепуха. Райке был ранен, его вынесли. Так мы после слыхали.

      – Это Райке.

      – Откопайте лицо.

      Гребер и Хиршман копали дальше.

      – Осторожно! – крикнул Мюкке. – Голову не заденьте лопатами.

      Из снега проступило лицо. Мокрое и какое-то странное, с глазницами, еще полными снега, будто скульптор не вполне доделал маску, оставил ее слепой. Меж синими губами поблескивал золотой зуб.

      – Я его не узнаю, – сказал Мюкке.

      – Наверняка он. Других офицеров мы здесь не теряли.

      – Протрите ему глаза.

      Гребер секунду помедлил. Потом рукавицей осторожно смахнул снег:

      – Да, это он.

      Мюкке заволновался. И теперь стал командовать сам. Офицер, решил он, а значит, командовать должен старший по званию.

      – Поднимайте! Хиршман и Зауэр – за ноги, Штайнбреннер и Бернинг – за руки. Гребер, следите за головой! Ну, все вместе: раз, два, взяли!

      Тело шевельнулось.

      – Еще разок! Раз, два, взяли!

      Труп опять шевельнулся. Глухой вздох вырвался из-под него, из снега, когда туда проник воздух.

      – Господин фельдфебель, нога отваливается, – крикнул Хиршман.

      Нога в сапоге провисла. Плоть внутри сгнила из-за талой воды и уступила.

      – Опустите! Ниже! – крикнул Мюкке. Но было уже поздно. Тело сползло наземь, в руках у Хиршмана остался сапог.

      – Нога там? – спросил Иммерман.

      – Отставьте сапог и копайте дальше! – гаркнул Мюкке Хиршману. – Кто мог знать, что он уже этак размяк! А вы, Иммерман, успокойтесь. Имейте уважение к смерти!

      Иммерман озадаченно посмотрел на Мюкке, но промолчал. Через несколько минут они раскидали весь снег вокруг мертвеца. В мокром френче нашли бумажник с документами. Чернила расплылись, но прочитать можно. Гребер оказался прав; это был лейтенант Райке, который осенью служил у них в роте взводным.

      – Надо немедля доложить, – сказал Мюкке. – Оставайтесь здесь! Я сейчас вернусь.

      Фельдфебель зашагал к дому, где жил ротный. Единственному мало-мальски целому. До революции он, вероятно, принадлежал попу. Раэ сидел в большой комнате. Мюкке с ненавистью глядел на широкую русскую печь, в которой горел огонь. На лежанке спала лейтенантова овчарка. Мюкке доложил о случившемся, и Раэ пошел с ним к церкви. Минуту-другую смотрел на Райке. Потом сказал:

      – Закройте ему глаза.

      – Нельзя, господин лейтенант, – возразил Гребер. – Веки уже чересчур размякли. Порвутся.

      Раэ перевел взгляд на разбитую церковь:

      – Отнесите его пока что туда. Гроб у нас есть?

      – Гробы остались в тылу, – сообщил Мюкке. – У нас было несколько штук для особых случаев. Они достались русским. Надеюсь, пригодятся им.

      Штайнбреннер хохотнул. Раэ не засмеялся.

      – Можем сколотить гроб?

      – Слишком много времени потребуется,