Однажды и навсегда. Виктор Мережко

тебя все?

      – А чё еще? Ну, хочешь, я с этим козырьком перетрусь, разъясню про свое отношение к тебе.

      – Уже разъяснил.

      – Не, ну правда. – Галушкин остановил Арину. – Разве меж нами ничего не было?

      – Не помню.

      – А я помню. Давай, Фадей, не будем быковать. Я вон тачку себе купил… в должок, правда. Но все одно моя. Хочешь, подкину?

      – Подкинь кого-нибудь другого. Такие найдутся.

      – Слышь… Ну, чё ты?

      – Отвали, Галушкин. В упор тебя не вижу, и не подходи больше. Салют!

      Арина обошла его, двинулась к воротам. Костя шагнул было следом, но остановился, со зла и обиды крутанулся на месте, вернулся к «Жигулям» и врубил на полную мощь модную песенку:

      Вне зоны доступа, Мы стали толстыми, Все рожи постные, Но мы упорствуем!..

      …Как это бывает в районных больницах, главный врач, идущий впереди Арины, оказался махоньким, сухеньким, больше похожим на учетчика, чем на кудесника доктора. Единственное, что вызывало уважение, белый накрахмаленный халат, из-под которого выглядывали майорские погоны. Идущие навстречу посетители и врачи почтительно кланялись главврачу.

      Сережа в палате был не один. Возле койки сидел майор – жилистый и какой-то нервный, готовый сопротивляться всему и всем.

      Доктор, войдя в палату, довольно уверенно спросил:

      – Долго еще?

      – А что, пора? – вскинул майор острый взгляд.

      – Да уж пора бы. Час беседуете.

      – Хорошо. Понял. – Майор встал, взглянул на Фадееву, неожиданно спросил: – А она надолго?

      Доктор не успел ответить. Вместо него ответил Гамов, перебинтованный от головы до ног. Он вдруг слабо улыбнулся и совсем вроде некстати ответил:

      – На всю жизнь.

      – Смешно, – кивнул майор. Он снова посмотрел на вошедшую и строго предупредил: – Вы, девушка, не грузите его особенными нежностями. Он солдат. То есть офицер. – Майор надел фуражку, которую до этого мял в руке, козырнул больному, пожал руку врачу и покинул палату.

      – Пятнадцать минут, – предупредил доктор и тоже вышел за дверь. – Медсестра напомнит.

      Арина, стройная и строгая, подошла к койке, аккуратно присела на краешек, притронулась к перебинтованной руке Сергея.

      – Не пускали к тебе.

      Он взял ее ладонь, поднес к пересохшим, потрескавшимся губам, поцеловал.

      – А я ждал.

      – Знаю. Потому и пришла.

      – Я, знаешь, о чем думал, пока лежал в палате? – Гамов улыбнулся. – Имя у тебя красивое. Арина… Аришка, Ариша… Кто тебе дал такое?

      – Вроде нянечка. Из учительниц была. В честь няни Пушкина.

      – А фамилия – Фадеева. Твоя настоящая?

      – Тоже придуманная. От писателя… – слегка пожала плечами Арина и через паузу чуть печально добавила: – У меня нет ничего настоящего.

      – Как это? – удивился курсант.

      – Все придуманное.

      – Но сама-то настоящая?

      – Не знаю. Иногда сама себя не понимаю. Будто я – это вовсе не я. И страшно даже становится.