Доброе старое время. Дмитрий Мамин-Сибиряк

как она называла шаль, сильнее обыкновенного и старалась не смотреть на гостя. Перебрав все темы, Яков Иванович вопросительно поглядел на дверь, откуда должен был появиться кипевший самовар. Он не понимал, зачем хозяйка так медлит, а сегодня ему особенно хотелось напиться кофе, – мерзавец погода.

      Вы здоровы ли, Антоннда Васильевна? – спросил он наконец, аккуратно понюхав табаку.

      Антонида Васильевна что-то перебирала на своем комоде и удивленно оглянулась, а потом быстро вынула из кармана платок и закрыла им лицо. Послышались сдержанные всхлипывания. Как все мужчины, Яков Иванович не выносил женских слез и рассердился. Помилуйте, так могут капризничать одни девчонки… О, он хорошо знает цену этим женским слезам и никогда им не верил. В нем проснулась старческая жестокость. Но Яков Иванович всегда был вежливый дамский кавалер, поэтому, дав время пройти пароксизму, спросил по возможности ласково:

      – Что с вами, Антонида Васильевна?.. Не могу ли я чемнибудь быть полезным?

      – У меня… у меня нет больше кофе!..

      Яков Иванович был огорчен, но все-таки плакать не следовало. В жизни ему приходилось много видеть женских слез, и поэтому он пустил в оборот тот бессмысленный набор фраз, какими утешают плачущих женщин. Женщины любят, чтобы их так заговаривали, а смысл – это другое дело. Но и это верное средство не помогало; Антонида Васильевна продолжала плакать… Да и слезы были нехорошие, – те тихие слезы, которым, как осеннему мелкому дождю, конца нет. Старый эгоист только теперь пожалел свою приятельницу» тем более что это искреннее горе касалось и его.

      – Что же, Антонида Васильевна, убиваться? – бормотал он. – Если, нет кофе, то можно и чаю напиться. Отлично согревает… -

      – И чаю нет… я… я не ела уже два дня… ничего нет.

      У Якова Ивановича вырвался неопределенный звук: «Это уж слишком – и скверная погода и эти слезы». Он даже посмотрел на дверь, чтобы половчее улизнуть, – последнее много раз выручало его из критических обстоятельств. Но Антонида Васильевна повернулась уже к нему и, не вытирая катившихся по ее лицу мелких старческих слез, порывисто заговорила:

      – Все это пустяки…

      – Как пустяки?

      – Что я нищая – это пустяки… Сама виновата. Но меня убивает одно: сегодня двадцать первое сентября…

      – Ах, да… Ведь Павел Ефимыч был бы сегодня именинник. Да, да… Скажите, а я-то и забыл. Давно ли это было, подумаешь… Пир горой шел у Павла Ефимыча… шампанское…

      – И это пустяки, – прервала его Антонида Васильевна, комкая платок в дрожавших руках. Сегодня я убедилась наконец, что тогда я действительно была глупа, а вы – правы… Да, вы были правы, Яков Иваныч, хотя прошлого и не вернешь.

      – Ах, Антонида Васильевна, Антонида Васильевна… ведь я же говорил вам тогда?.. Если бы вы меня послушались…

      – Я была молода… глупа… Кто бы мог подумать, что я проживу так бессовестно долго? Ведь я давно пережила себя…

      – Да, да, состарились мы с вами, Антонида Васильевна…

      – У