Евангелие от палача. Георгий Вайнер

и виноватых. Давай выпьем, сынок, за знакомство. Кличут-то тебя как?

      Привстал сынок, поклонился слегка – воспитанная все ж таки нация – и сообщил:

      – Доктор философии Магнус Тэ Боровитц…

      Магнуст Борович. В девичестве, небось, Мордка Борохович. Вот народец, ети их мать! Как хамелеоны, линяют.

      – Ладно, хрен с тобой, Магнуст, давай царапнем височек – за породнение городов, за воссоединение семей, за сближение народов. Мы хоть и против конвергенции, зато – за конвертируемые… Наливай, Магнуст…

      АУДИ, ВИДЕ, СИЛЕ.

      Плеснул Магнуст в стаканы на палец – льду всплыть не на чем. Заграничный калибр.

      – Не-ет, сынок, у нас так не водится, мы, дорогой мой Магнуст, так не пьем. Души у нас необозримые, желудки у нас бездонные! Дай-кось пузырек мне…

      Взял я ухватисто белую лошадку за гладкую спину, как за холку хватал бывалоче – лет четыреста назад – своего гнедого-каурого опричного уайт хорза, дал шенкелей в деревянные троянские бока, горло сдавил ему до хрипа, и плеснула по стаканам широкая янтарная струя. До краев, под обрез.

      – Вот так! Так пить будем! По-нашему!

      – О-о, крепко, – усмехнулся Магнуст, пожал плечами и поднял свой стакан на уровень глаз, и желтый прозрачный цилиндр, еще не выпитый, еще не взорвавшийся в нем, уже начал предавать его, ибо магической линзой увеличил, выявил, вывесил ястребиную хищность тяжелого носа, выдавил из башки рачью буркатость цепких глаз. У него не было зрачков. Только черная мишень радужницы.

      Потом выпил всю стаканяру – без муки, твердо, неспешно, лишь брезгливо отжимая толстую нижнюю губу. Поставил стакан на стол – не закусил дефицитным апельсинчиком, не запил доброй русской водой – боржомом, не скорчился. Приподнял лишь бровь да ноздрями подергал. И закурил.

      Теперь и я могу.

      Ннно-о, тро-огай, неживая! Пошла, пошла, моя троянская, скаковая, боевая, вороная, уайт-хорзовая!

      Ах, кукурузный сок, самогонный спирт! Бьешь в печенку ты, как под ложечку!

      Хха-ах! О-о-о! Вошел уайт-хорз в поворот, вырвался на оголтелый простор моих артерий, кривые перегоны вен, закоулки капилляров.

      Гони резвей, лошадка! Звенит колокол стаканов – сейчас пойдет второй забег. Что ты, Магнуст, держишь ее под уздцы?..

      – Уважаемый профессор, вам, наверно, Майя сказал, что мы хотим…

      – Э-э, сынок, дорогой мой Магнуст, так дело не пойдет! Что за церемонии – «уважаемый профессор»! Мы люди простые, мы этих цирлих-манирлих не признаем! Таким макаром ты меня еще назовешь «глубокочтимый писатель», «почтенный президент федерации футбола» или «господин лауреат»! Нет, это не дело! Давай по-нашему, по-простому! Называй меня «папа» или, по-вашему, лиебер фатер…

      – Перестань выламываться, сволочь! – прошипела синяя от ненависти Майка.

      Ах, лазоревые дочечки, голубые девочки Дега!

      И Магнусту не понравилось ее поведение – он ее хлобыстнул взглядом, как палкой. Притихла дочурка. Да, видать, серьезно у них.

      – Отчего нет, Маечка? – мягко спросил Магнуст. – Мне это нетрудно.