Путь Меча. Генри Лайон Олди

делать.

      Стоял на помосте Чэн Анкор из Анкоров Вэйских; стоял рядом с ним запыхавшийся Шешезов Придаток – и ничего не мог сделать им пятнистый чауш, потому что рядом была дверь, рукой подать, та самая дверь, и совсем-совсем рядом…

      Не успел бы чауш. Прыгай не прыгай – не успел бы.

      А я все думал об одном, хоть и незачем вроде бы Блистающему об этом думать; думал и не мог, не смел отвлечься, боялся отвлечься, да так и не знал…

      Есть в колыбели младенец-Придаток или нет его?!

      Если нет – вот дверь; вот сталь, которой нипочем клыки и когти…

      Если есть – вот дверь, вот сталь… вот зверь и хрупкая плоть в колыбели.

      Будущий Придаток Фархада иль-Рахша. Который станет бывшим, так и не став настоящим.

      – Ильхан мохасту Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! – глухо прозвенело позади меня.

      Никогда в своей жизни не слышал я ТАКОГО звона; и неведомо для меня было значение сказанного.

      Треснула одна из опор деревянной подставки, две других не выдержали веса старого ятагана, согнулись, спружинили, покачнулся палисандровый постамент…

      Я это видел.

      Скрежетнули когти по гладкому полу, рывком разогнулись мощные лапы, посылая чауша в воздух с неотвратимостью взбесившейся судьбы…

      И это я видел.

      Двое летели навстречу друг другу: освободившийся зверь, обуянный жаждой убийства, и обнаженный ятаган Фархад, чьи ножны зацепились кольцом за обломившуюся опору подставки, пославшую Блистающего в полет.

      – …Мунир суи ояд-хаме аль-Мутанабби! – эхом прозвучало во второй раз. Грозно и непонятно.

      А потом Чэн, словно во сне, протянул правую руку и легко поймал Фархада за рукоять.

      Впервые мой Придаток держал одновременно со мной другого Блистающего; но разве не впервые существовал Придаток (опять это проклятое слово!) с невесть чьей латной перчаткой вместо руки?!

      Сгоряча я даже и не заметил – почти не заметил, – что вновь думаю о Чэне как о Придатке, а потом я внезапно увидел пылающий Кабир, проступивший сквозь стены зала, гневно заржал призрачный гнедой жеребец, и я сделал то, что должен был сделать.

      Сделал.

      Сам.

      Или не сам?..

      Но я это сделал.

      6

      …Придаток Шешеза тяжело спустился с помоста, словно прошедшие мгновения состарили его на добрый десяток лет – срок, ничтожный для Блистающего, но не для Придатка, – и, обойдя убитого чауша, приблизился к лежащему Шешезу.

      Нагнулся.

      Поднял.

      Шешез Абу-Салим фарр-ла-Кабир молчал.

      Его Придаток еще немного постоял и вернулся к мертвому зверю. Присев у тела, он замер на корточках; Шешез осторожно потянулся вперед и почти робко коснулся разрубленной головы с навечно оскаленной пастью.

      Разрубленной.

      Чисто и умело.

      Как умели это делать ятаганы фарр-ла-Кабир, рубя неживое; и я еще подумал, что легенды о Фархаде могут оказаться правдой, и старый ятаган рубил некогда многое, о чем не стоит лишний