Путь Меча. Генри Лайон Олди

тогда до меня дошло, что Придаток Чэн держит меня в правой руке.

      И когда я вздрогнул от запоздалого понимания – стальные пальцы начали медленно разгибаться один за другим, опять становясь тем, чем и были.

      Мертвым металлом.

      Латной перчаткой.

      2

      Вот так оно и было.

      …Сейчас я вытянулся во всю длину на матовой поверхности стола, Придаток Чэн сидит рядом, опустив на грудь отяжелевшую голову, а стальная рука его лежит всем своим весом на моей рукояти.

      Просто – лежит.

      И ночь за окном постепенно уходит в небытие, туда, куда рано или поздно уходят все наши дни и ночи.

      О чем думал я в эту ночь?

      Сперва… о, сперва мысли мои вспыхивали и разлетались во все стороны, как искры от клинка, рождающегося под молотом! Я уже думал о том, что сделаю с обманувшими меня друзьями и предателем-дворецким; я представлял себе Волчью Метлу, умоляющую о прощении; в моих горячечных видениях почему-то вставал пылающий Кабир и гнедой жеребец, несущий меня мимо развалин… а руку в латной перчатке пронзал слабый трепет, когда что-то теплое и сладко пахнущее стекало по моему клинку…

      Вот это ощущение и вернуло мне ясность мыслей. Потому что никогда кровь Придатков не струилась по Единорогу.

      Никогда.

      Не мог я этого помнить.

      Зато это помнила стальная перчатка, касавшаяся меня. Нет, в ней не было жизни, и когда металлические пальцы все-таки смогли стиснуть мою рукоять – это нельзя было назвать самостоятельной жизнью. Я даже не знал, сумею ли я заставить эти пальцы повторить то, что произошло совсем недавно.

      Это была не жизнь.

      Это была память.

      Память латной перчатки о тепле и мощи руки, некогда заполнявшей ее; память о шершавой обтяжке рукояти того Блистающего, чье тело словно вырастало из чешуйчатого кулака; память…

      Просто я очень хотел, чтобы это случилось. А она – она вспомнила, как это случалось раньше. И когда я потянулся к ней через время и расстояние – моя жизнь на мгновение вросла в ее память, оживляя неживое.

      Чудо, которого я ждал и которое обрушилось на меня внезапно, подобно летней грозе, – сейчас я уже не знал, хочу ли я его, этого чуда, и если нет, то сумею ли отказаться.

      Потому что я помнил ярость, вспыхнувшую во мне; ярость и жажду, темную теплую жажду, и ужас Блистающих по ту сторону порога.

      Потому что я краем души прикоснулся к чужой памяти, памяти новой руки Придатка Чэна; память старой латной перчатки, части того одеяния, что некогда звалось «доспехами»…

      Потому что я понял – как это случалось раньше.

      Забыть? Отказаться от коварного подарка судьбы?..

      А как же небо над турнирным полем? Падающее на меня небо и полумесяц Но-дачи в нем?!

      А Тусклые? Тусклые – и убитые Блистающие, и ждущий Шешез Абу-Салим, и отчаянный Пояс Пустыни, Маскин Седьмой из Харзы?..

      А моя, моя собственная память о случившемся?

      Нет. Я не сумею отказаться от этой руки. Я не буду от нее отказываться.

      …Осторожно,