Петля и камень в зеленой траве. Георгий Вайнер

полном ходу прорезал редеющие ряды машин, колеса испуганно гудели на выбоинах и трамвайных рельсах. Засвистел у Красных ворот милиционер, но я плевал на него. Что будет завтра – не имеет значения, а сейчас никто меня не мог догнать и остановить. Я бежал от себя самого.

      Бросил незапертую машину во дворе, вбежал в подъезд, поднялся на лифте, нажал на кнопку звонка и, услышав за дверью негромкие шаги, почувствовал, что у меня сейчас разорвется сердце.

      – Что с тобой? – испуганно спросила Ула.

      Я втолкнул ее в переднюю, захлопнул за собой дверь и прижал изо всех сил к себе.

      – Ты моя… никому не отдам… ты моя душа… ты мой свет на земле… ты мой монгольфьер… ты вода в ладонях… ты воздух… ты свет… ты остаток моей жизни…

      Ула не отталкивала меня, но она была вся твердая от напряжения и уходящего испуга. Она молчала. Она не раздумывала – она слушала себя самое.

      В освещенной комнате на стене мне была видна большая фотография деда Улы – смешного старикана в пейсах, картузе и драповом пальто, застегнутом на левую сторону. У него сейчас лицо было как у иудейского царя – высокомерное и горестное. В нем была замкнутость и неодобрение. Мне пришла сумасшедшая мысль, что Ула прислушивается к нему. От страха я закрыл глаза и почувствовал, как она обмякла у меня в руках.

      10. УЛА. МОЙ ЛЮБИМЫЙ

      Мне кажется, я помню тот вечер, когда мы пришли сюда.

      Отгрохотала тяжелая, труднодышащая гроза, унося лохмотья туч на восход, туда – за мутный Евфрат, бурливо-желтый Худдекель, еще называемый Тигром.

      Бушевали на горизонте голубые сполохи молний, и в их истерических коротких вспышках видны были низкие кроны пустынных акаций ситтим, прижимающихся к земле, как спящие звери.

      Красный мокрый грунт. Пучки клочковатой выгоревшей травы.

      Пахло горелым навозом, прибитой пылью, пряными цветами.

      Вдалеке у леса багровым заревом нарывал костер.

      Человек спрыгнул на Землю и отпечатались в ней его следы. Наклонился и набрал рукой пригоршню, помял в ладони:

      – Адама – глина, – сказал высоким звенящим голосом.

      Помахал рукой на прощание, крикнул:

      – Будь благословен, Пославший нас!

      И пошел на север, в сгустившуюся тьму, где расстилалась земля обетования, суровая колыбель новой жизни, юдоль горечи, вечного узнавания.

      Его еще видели все, когда он поскользнулся в луже и упал, перемазавшись в глине.

      И слыхали в немоте ночи его смех, и его голос, в котором дрожали слезы бесстрашия, упорства и одиночества:

      – Я – Адам. Сотворенный из глины. Я – Адам. Помните меня под этим именем. Я – Адам…

      Адам… Адам… – звучало в моих ушах, а я уже не спала.

      Да я и раньше не спала. Блаженство было невыносимым, как мука, и сотрясающие меня токи с ревом и стоном оживляют ячейки моей древней памяти, заглушая, стирая все происходящее вокруг.

      Повернулась на бок и увидела, что Алешка не спит. Он смотрел мне в лицо, положив свою горячую ладонь на мою спину. Прижал меня ближе к себе, и мы молча смотрели