Мир в чугунке. Яна Жемойтелите

цяй пожаловала и вареньица принесла.

      Удивился змей:

      – Может, у тебя и пироги к цяю-то?

      – Как же! С грибами, с капустой и сметанка к ним.

      – Андель-андель, я поисть люблю. А то третий день цяй пустой дую.

      Села Евдокия со змеем цяй пить. Змей цяю отпил, пироги подмел, сметану из горшка вылизал, отвалился и говорит:

      – Хитра ты, баба. Прямо будто сестра мне, из хвостатых. Сказывай, зацем пришла.

      – А зацем, змеюшка, – спрашиват Евдокия, – родню мою унес?

      – Ах, вон ты! Ну, цё забрал, то мое, – отвецят. – Не проси, не верну. А вот в жены тебя я б сосватал. Избу прибирать. Видишь, грязь каку развел, самому противно.

      А Евдокия ему:

      – И рада бы, змеюшка, нравишься ты мне. Да вот не могу.

      – Это как это? Это цё, свой мужик у тебя? Так я его съим.

      – Нет, змеюшка, ты сам меня сестрой назвал. А на сестре жениться видан ли грех? Слово-то силы назад не имеет.

      Змей, как курица, под потолок взлетел:

      – Ну, баба! Ну, умна! Ладно, одного кого-нибудь отпущу. Выбирай!

      Задумалась Евдокия: то-то задаця, не цюжие ведь, жалко.

      – Брата, – говорит, – отдай.

      – Как брата? Да ты цё? – удивился змей. – А деток не жаль? А мужика своего? Баба ты или нет?

      – Жаль, змеюшка. Только мамку взять – она уж в могиле одной ногой. Сестер взять – замуж выйдут, как и нет их. Мужика взять – так я себе еще другого найду, опять и детки пойдут. А вот брата полнородна у меня больше не бут.

      – Ну, баба! – охнул змей. – Ну, умна! Всех бери! Ради такой бабы ницё не жалко.

      Воротилася в деревню вся Евдокиина родня, и зажили себе не хуже прежнего. А змей еще три года по Евдокии вздыхал, да куды ему!

      С рукомойника сорвалась в пустую лохань капля, загудела. Мамка тронула большой рукой мокрое пятно от чая на скатерти…

      – Понравилася сказка?

      Рот Настёхин скривился, вниз растекаться стал:

      – А поцему мамка одной ногой в могиле?

      – Так мамки все помират. Ну вот, опять готова реветь. Погоди, я же не помираю еще. С вами помирать – и платья нарядна нету.

      – Хитра мамка про меня сказки социнять. – Фаддейка щурил глаз довольным котом.

      – Как про тебя?

      – А куды, мол, змею до Васеньи?

      – Так баба-то Евдокия, а не Васенья.

      – Так змей – то ж я. Зря ты, цё ли, змеями нас ругашь? И грязь, мол, тоже я развожу.

      – Тьфу, Фаддейка, Васенья с ума у тебя нейдет, так хоть меня не путай. Сосватал бы этой осенью, и делу конец.

      Тринадцатую осень от начала века задувала морянка. Рябина в тот год рясно цвела – много овса будет…

      Обиделся вроде Фаддейка:

      – Ты, мамка, думашь, совсем я никудышный. А у тебя, помнится, браги в заначке – пьяной, овсяной…

      – Ой, ты цё надумал-то? Браги, а?

      – Много ли осени осталося? Васенью сватать пойду.

      Мамке смешно:

      – Шути, кувшин, поколе ухо оторвется.

      – А вот я пойду и сосватаю! – сказал, как топором отрубил.

      Тут струхнула мамка: