Господа Головлевы. Михаил Салтыков-Щедрин

ври! еще есть! по глазам вижу!

      Антон Васильев, однако ж, не решался ответить и продолжал переступать с ноги на ногу.

      – Сказывай, какое еще дело за тобой есть? – решительным голосом прикрикнула на него Арина Петровна. – Говори! не виляй хвостом… сума́ перемётная!

      Арина Петровна любила давать прозвища людям, составлявшим ее административный и домашний персонал. Антона Васильева она прозвала «перемётной сумой» не за то, чтоб он в самом деле был когда-нибудь замечен в предательстве, а за то, что был слаб на язык. Имение, которым он управлял, имело своим центром значительное торговое село, в котором было большое число трактиров. Антон Васильев любил попить чайку в трактире, похвастаться всемогуществом своей барыни и во время этого хвастовства незаметным образом провирался. А так как у Арины Петровны постоянно были в ходу различные тяжбы, то частенько случалось, что болтливость доверенного человека выводила наружу барынины военные хитрости прежде, нежели они могли быть приведены в исполнение.

      – Есть, действительно… – пробормотал наконец Антон Васильев.

      – Что? что такое? – взволновалась Арина Петровна.

      Как женщина властная и притом в сильной степени одаренная творчеством, она в одну минуту нарисовала себе картину всевозможных противоречий и противодействий и сразу так усвоила себе эту мысль, что даже побледнела и вскочила с кресла.

      – Степан Владимирыч дом-то в Москве продали… – доложил бурмистр с расстановкой.

      – Ну?

      – Продали-с.

      – Почему? как? не мни! сказывай!

      – За долги… так нужно полагать! Известно, за хорошие дела продавать не станут.

      – Стало быть, полиция продала? суд?

      – Стало быть, что так. Сказывают, в восьми тысячах с аукциона дом-то пошел.

      Арина Петровна грузно опустилась в кресло и уставилась глазами в окно. В первые минуты известие это, по-видимому, отняло у нее сознание. Если б ей сказали, что Степан Владимирыч кого-нибудь убил, что головлевские мужики взбунтовались и отказываются идти на барщину или что крепостное право рушилось, – и тут она не была бы до такой степени поражена. Губы ее шевелились, глаза смотрели куда-то вдаль, но ничего не видели. Она не приметила даже, что в это самое время девчонка Дуняшка ринулась было с разбега мимо окна, закрывая что-то передником, и вдруг, завидев барыню, на мгновение закружилась на одном месте и тихим шагом поворотила назад (в другое время этот поступок вызвал бы целое следствие). Наконец она, однако, опамятовалась и произнесла:

      – Какова потеха!

      После чего опять последовало несколько минут грозового молчания.

      – Так ты говоришь, полиция за восемь тысяч дом-то продала? – переспросила она.

      – Так точно.

      – Это – родительское-то благословение! Хорош… мерзавец!

      Арина Петровна чувствовала, что, ввиду полученного известия, ей необходимо принять немедленное решение, но ничего придумать не могла, потому что мысли ее путались в совершенно противоположных