Между прошлым и будущим. Карен Уайт

бара Пита и потягивала уже третий стакан шотландского виски с содовой, чувствуя, как контуры моего мира становятся все более расплывчатыми. Я никогда не напивалась настолько, чтобы быть не в состоянии играть, но все же иногда бывала изрядно навеселе. Бар постепенно пустел – посетители уходили, оставляя в спертом воздухе тяжелый запах одиночества и облака сигаретного дыма, которые клубились вокруг вентиляторов на потолке, словно заблудившиеся призраки, тщетно пытающиеся вырваться на свободу.

      Осушив стакан, я поставила его на крышку пианино и привычно расправила пальцы над белыми клавишами. Пальцы у меня были длинными, как и у отца, и я с семилетнего возраста легко могла взять октаву. В отличие от остального тела, руки не сильно изменились за прошедшие с того времени годы, за исключением небольшого шрама на конце указательного пальца правой руки – еще одного напоминания о том, что я сделала с Евой.

      За соседним столом сидел мужчина средних лет с печальными глазами и покрасневшими веками, который непрерывно в упор глазел на меня. Ворот его рубашки был несвежим, галстук покрыт пятнами, но, когда я начинала играть, музыка всегда превращала окружающих в тех, которыми мы когда-то мечтали стать.

      Следуя традиции, я исполняла композицию «Летняя пора» Гершвина, не требующую особых усилий ни от меня, ни от моих слушателей. Иногда, когда я играла эту вещь, ко мне шатающейся походкой подходил какой-нибудь подвыпивший посетитель бара и начинал подпевать, с трудом вспоминая слова. На этот раз мне никто не надоедал, и казалось, в баре лишь я, музыка и мужчина с печальными глазами. Он разорвал на мелкие кусочки этикетку с пивной бутылки и теперь занимался тем, что скручивал их в трубочки. Я была уверена, что он собирается с духом, чтобы подойти ко мне – видела подобную сцену уже много раз и безошибочно распознавала признаки.

      Я снова сосредоточилась на музыке и словно услышала в голове звучный баритон отца, певшего эту песню молодой матери, которая еще не потеряла ни красоты, ни способности мечтать и еще не разучилась улыбаться. Я почувствовала, что на моих губах появляется кривая усмешка, а мои пальцы в это время перебирали ноты заключительного аккорда, пока не прозвучала последняя. Для усиления эффекта я нажала на педаль, и звук растаял, словно дымок от задутой свечки на именинном торте.

      Не успев оторвать пальцы от клавиш, я почувствовала рядом с собой присутствие незнакомца – дыхание, отдающее пивом, табаком и мятной жевательной резинкой, которой он все это наскоро зажевал. Повернувшись, я встретилась с ним взглядом. Когда-то он, вероятно, был весьма привлекательным мужчиной. Однако жизнь и ее невзгоды наложили свой отпечаток на его лицо, изрисовав его глубокими бороздами и тонкими морщинами. Оно было словно исписанная страница, где каждое слово выводили с усилием.

      И еще я заметила, что в баре у Пита оказалось не так пусто, как я думала. На высоком стуле у барной стойки сидел еще один мужчина, лицо которого скрывалось в тени. И все же что-то в его облике – форма головы, широкие плечи – показалось