Сикстинская мадонна. Владимир Жуков

из стекла недорогого кубок над собой подняв:

      – За вас хочу я, парни, выпить! Послужить желаю хорошо и по уставам только! Честь и слава лишь тогда вам будет!

      Вишневецкий произнес «Уставы» так возвышенно, с таким апломбом, что Емелину вдруг плохо стало. Понял он затеи глупой тщетность. «Разве эдакий лихой служака, – в замордованном стрельнуло мозге, – в деле гнусном помогать возьмется? Ни за что и никогда, конечно. Нет, он пулю в лоб скорее пустит сам себе, не размышляя долго». Но прогнал дурную думку Леша и концовки начал ждать смиренно.

      Тост второй, ответный, был по праву за Емелиным. Его любимец произнес подобострастно, словно государству принимал присягу:

      – За уставы тост поднять хочу я. Чтоб служили лишь по ним и только.

      Вишневецкий, слыша то, в восторге бесконечном пребывал, бескрайнем. Он коньяк с большим волненьем выпил и добавил:

      – Да, уставы – это, разумеется, всему основа, то есть главное – святых святая! Ты ни му без них, ни тпру на службе. Но при всем при том еще одно есть в деле воинском, о чем нисколько не мешает вам напомнить, братцы, это тайну сохранять уменье. Безнадежный кто болтун по жизни, лучше армию пускай обходит только дальней стороной, чтоб худа ни державе, ни себе не делать. У меня в начале службы самом два товарища хороших были – капитана два. И что ж? Сгорели из-за гнусных языков поганых. Начинал служить я, братцы, в Тарту. Ну, так вот, моих два друга, лучших, в ресторане хорошо поддали и решили за столом устроить состязание по тайн болтанью. Завершилась их на этом служба. Особистов не задаром кормят. Это помните всегда, ребята. За зубами языки держите.

      – Ну и что же с ними после было? – Вишневецкого спросил Емелин.

      – Трибунал. А что потом – понятно.

      – Посадили?

      – А иначе как же. Поделом. Болтать не станут больше. – И майор к губам приставил палец. – Чу! Ребята. Упаси вас, боже, для шпиона стать находкой легкой!

      И стаканы опустели снова.

      А потом, еще когда налили по чуть-чуть, решил взять Вадик слово. На майора он взглянул и гордо, так торжественно сказал особо, даже трогательно очень как-то:

      – Мы вас очень, Алексей Петрович, уважаем, даже больше, любим. Не измерить благодарность нашу вам за то, что нас азам учили, первым, воинским, при этом спуска не давая, выбивая мусор из головушек пустых гражданских. И за то, что нам предельно ясной стала воинских уставов сущность!

      Тут совсем уже лицо майора умилилось, и слеза большая на рубашку по щеке скатилась, ненадолго став кружочком круглым, темным, маленьким пятном на форме. Понял Вадик: подоспело время для атаки лобовой и, сделав гордый вид, подобострастно молвил он, напыжившись:

      – Я вот еще что вам сказать хотел. Мы очень с Лешей уважаем вас и службу станем, разумеется, нести достойно. Правда, только вот с призывом этим, дополнительным, накладка вышла. Настоящий катаклизм дурацкий.

      Вишневецкий удивился, ну а Вадик дальше продолжал, но, правда, только вот уже, волнуясь малость.

      – Понимаете, Емелин Леша, есть не только ваш любимец первый,