В тине адвокатуры. Николай Гейнце

дома на Мясницкой, где помещалось реальное училище, он не без тревоги справился у солидного швейцара, дома ли Константин Николаевич.

      – Дома, пожалуйте! – серьезно проговорил швейцар, снимая с пришедшего пальто.

      Николай Леопольдович поднялся по широкой, устланной коврами лестнице, прошел в сопровождении выбежавшего на звонок швейцара, лакея длинный коридор и очутился к роскошно убранной приемной.

      – Вы по делу? Как прикажете доложить? – осведомился лакей.

      – Нет, я так повидаться.

      – Потрудитесь обождать, приемные часы до двух, они в кабинете с посетительницей.

      – Хорошо, я подожду.

      Лакей удалился.

      Николай Леопольдович опустился в мягкое кресло, крытое темно-синим штофом, и взглянул на стоявшие на массивном пьедестале из черного дерева роскошные часы.

      Было без десяти минут два.

      – Даст, или не даст? – загадал на пальцах Гиршфельд. Пальцы не сошлись.

      Он закурил папиросу и стал пускать кольцами дым.

      В этом занятии прошло минут пять.

      Вдруг тяжелая дубовая дверь кабинета отворилась, откинулась портьера и на пороге, в сопровождении Константина Николаевича, появилась нарядно одетая, высокая, стройная барыня.

      Темно-каштановые волосы густым бандо падали на ее спину из-под легкой черной кружевной шляпы с веткой темной сирени. Темно-лиловое платье красиво облегало ее стан, говоря, впрочем, более об искусстве корсетницы и портнихи, нежели о дарах природы.

      Цвет лица, очертание бровей, глубина темных глаз тоже красноречиво говорили об искусстве, хотя черты этого артистически ремонтированного лица были правильны и красивы.

      Николай Леопольдович поспешно встал и поклонился.

      Константин Николаевич с радостным восклицанием пожал ему руку.

      Барыня окинула его быстрым, как бы вызывающим взглядом и обратилась к Константину Николаевичу:

      – Ainsi, вы мне положительно отказываете в вашем содействии?

      – Положительно, княгиня, примеры прошлых лет ставят меня в невозможность…

      – Но чем же виноват мой мальчик, что у него полоумный отец? Впрочем, я публикую и выберу сама.

      Последние слова она видимо умышленно подчеркнула, причем снова бросила выразительный взгляд в сторону отошедшего в амбразуру окна Николая Леопольдовича. От него не ускользнул этот взгляд.

      – Это будет самое лучшее, ваше сиятельство… – заметил на ходу Константин Николаевич.

      – Au revoir! – протянула она ему руку, затянутую в светлую лайковую перчатку, и скрылась в коридоре.

      – Теперь я весь ваш, милейший, – подошел Константин Николаевич к своему гостю. – Прием, слава Богу, кончен: пойдемте завтракать.

      Он взял его под руку и повел в столовую, находившуюся в противоположной стороне кабинета.

      – Если я кому-либо в жизни завидую, то сознаюсь, что вам, – заметил Гиршфельд. – Всегда по горло занят, но всегда бодр и весел. Это, вероятно, одна из причин вашего постоянного успеха во всем. Человек, вешающий