Дочь Великого Петра. Николай Гейнце

вам доброжелательная Елисавет. Июля 11 дня 1737 года».

      Таково было происхождение и родственные отношения любимца цесаревны Елизаветы Петровны Алексея Григорьевича Разумовского.

      – Что скажешь, Алексей Григорьевич? – подняла голову Елизавета Петровна.

      – Да напомнить пришел, цесаревна: не съездишь ли ты сегодня ко двору?

      – Что я там забыла?

      – Забывать-то, пожалуй, и не забывала, да тебя-то, цесаревна, там забыть не могут.

      – Это ты правильно, стою я им как сухая ложка поперек горла.

      – Вот то-то оно и есть. Доподлинно известно ведь нынешней правительнице, что регент-то за последнее время строил относительно тебя, царевна, свои планы.

      – Это выдать меня за своего сына Петра и удалить из России Брауншвейгскую фамилию?

      – Мечтал он об этом сильно.

      – Нет, уже меня за немца замуж не выдать… Не только за доморощенного, но даже и за настоящего… Немало немецких принцев на меня зарились, все ни с чем отъехали. Чай, тебе это хорошо известно.

      – Как не быть известным, да и не мне одному, гвардия, народ, все это знают и почитают тебя, царевна, за то еще пуще.

      – Насолили им немцы-то.

      – Уже и не говори.

      Елизавета Петровна задумалась, поникнув головой. Наступило молчание. Его прервал Алексей Григорьевич:

      – А съездить ко двору все же надо… Не ровен час, как взглянется… Иш они ночные действа устраивать принялись.

      – Что же, Алексей Григорьевич, может, этим нам пример подают… – весело сказала цесаревна.

      – Дай-то Бог… Все Он, Всемогущий…

      Елизавета Петровна при этих словах Разумовского молитвенно обратила свой взор на передний угол, где стоял большой киот с образами в богатых ризах, перед которыми горела неугасимая лампада.

      – Шутки я шучу, Алексей Григорьевич, знаешь, чай, меня не первый год, а в душе при этих шутках кошки скребут, знаю тоже, какое дело и мы затеваем. Не себя жаль мне! Что я? Голову не снимут, разве в монастырь дальний сошлют, так мне помолиться и не грех будет… Вас всех жаль, что около меня грудью стоят, будет с вами то же, что с Алексеем Яковлевичем… А ведь он тебе тезка был.

      Легкая судорога пробежала по красивому лицу Разумовского. Он не любил, когда цесаревна вспоминала о Шубине.

      – О нас, цесаревна, не беспокойся… Нам зря болтать не доводилось, да и не доведется… – с горечью ответил он. – Так прикажи туалет твой подать и с Богом поезжай во дворец-то…

      – И то, съездить надо… – Встала Елизавета Петровна, сделав вид, что не обратила внимания на колкость, отпущенную Разумовским по поводу болтливости Шубина.

      – Поезжай, матушка, да поласковее будь с герцогским высочеством, она на ласку-то отзывчива.

      – Знаю, уж ли не знаю, на ласку-то меня и взять, только не на притворную… Тяжело, а делать нечего… И зачем только я вам понадобилась…

      – Не след так говорить дочери Петра Великого.

      – Эх!.. –