Внезапное прозрение Куропаткина. Мария Метлицкая

давно не было, а песня осталась.

      И еще была: «Слышишь, время гудит – БАМ!» Этот БАМ – Байкало-Амурская магистраль. Стройка века. А не просто вам – БАМ – бам.

      Куропаткин сел на табуретку и огляделся. Свинарник. Боже, какой же свинарник! Ну, чокнуться просто. И даже снял локоть с липкой клеенки. Кошмар!

      Правда, удивился – не было грязной посуды. Совсем. Обычно – гора.

      – Моешь посуду? – спросил он у друга.

      – Не-а! – ответил друган. – Пользуюсь пластиком. Очень удобно. Сказка прям. Пожрал, в ведро, и – свободен.

      Куропаткин поморщился – гадость какая! Как на первых шашлыках в парке у дома в начале мая. Картошка уже закипала, и Мишка стал накрывать на стол, приговаривая:

      – Колбасочка сладенькая. Та-аак, улеглась. Огурчики… ух, хороши! В пупырях! Супротив. Сальцо. Сказка прям, а не сальцо. Главный продукт! Черняшечка, редисон. Стакашечки – стакашки! И – приборчики! – завершил он и победно оглядел плоды своего труда. – А? Красота? То-то, милай! – продолжал «придурствовать» он.

      Ну, и присели, как говорится. А дальше – поехали!

      – Пошла? – с беспокойством хозяина встревожился друг.

      Куропаткин кивнул:

      – Пошла. Хорошо!

      Ну, и под картошечку, да под сальцо, да с огурчиками в «пупырях» – пошло не просто хорошо, а пошло замечательно. Со счастьем в глазах и в желудке.

      Потом вспоминали детство и школу – это был обычный, до боли знакомый и заезженный ритуал, который им не надоедал никогда – дружба детства, она, знаете ли…

      А дальше Куропаткин разнюнился. Поведал про бизнес, про кризис и Инну Ивановну. Добавил про Полинкин уход и расстроился окончательно. Просто раскис, как дитя без мягкой игрушки. Хоть плачь.

      Мишка молчал, тяжко вздыхал, кивал и подкладывал другу картошечки.

      А потом дал совет – как с плеча рубанул:

      – А пошли ты их всех, Колян. Одновременно. Всех разом!

      – Кого – всех? – не понял Колян. – В смысле – кого? – уточнил он. – Нет, ты объясни.

      – Да всех разом! – упрямо повторил Мишка. – И в первую очередь – мадам Евсюкову.

      Инну Ивановну он всегда называл Евсюковой – по девичьей фамилии. Так он демонстрировал свою нелюбовь, не желая отдавать ей фамилию лучшего друга – недостойна, типа того.

      Ненависть у них была взаимная и долгая. Ну, антиподы, понятно. Только Куропаткин поносить друга детства не разрешал – все разрешал, а это – ни-ни! Это – святое! «А если я начну про твою Кристину и Яну?» – желчно осведомлялся он, вспоминая лучших подруг жены.

      – Ага, – кивнул Куропаткин, – с этим понятно. В смысле – с этой. А дальше? Следующий кто, Ванька?

      Мишка развел руками:

      – Ну, Ванька тут ни при чем. Это я так, к слову.

      – Ну и заткнись! – невежливо посоветовал Куропаткин. – Не тебе говорить. Ни жены, ни детей! – зло добавил он.

      А Труфан обижаться не думал.

      – Вот-вот! И именно поэтому я и имею право, – стал настаивать он. – Пошли – и начни новую жизнь. И ты меня вспомнишь!

      – А как? Не подскажешь? – начал горячиться