Богов любимцы. Саида Абанеева

а вот волк легко перережет все стадо! Живите в своих загонах по своим свинячьим законам, но не пытайтесь загнать в тот же загон и волка! У волка – свои законы, и свиньям они непонятны и страшны! Но разве все, что непонятно и страшно свиньям, не имеет права жить и дышать? Волк лучше подохнет от голода, чем наймется собакой к колбаснику! И добродетели волка так же мало похожи на добродетели свиней, как сам волк – на свинью! И чем громче и злее будут свиньи называть добродетели волка пороками, тем сильнее и нежнее будет он любить свои добродетели! И пороками будут для волка добродетели свиней! Ибо будет он считать добродетелью только то, что отличает его от свиньи, и только то считать пороком, что делает его на свинью похожим! Вот почему добродетели волка вечно будут ненавистны свиньям гораздо больше, чем нож колбасника! Но так как свиней все же больше на белом свете, чем волков, то и законы свинячьего стада будут считаться равно обязательными для всех, и в этих законах, написанных свиньями для свиней, добродетели волка вечно будут называться пороками, и самые высокие добродетели – самыми грязными пороками, ибо добродетели волка вечно будут укором добродетелям свинским! Никогда не примирятся волк и свинья, и никогда не примирятся их добродетели! Бегите к своим поросятам и скажите им: самое страшное, что только может случиться со свиньей, – это если она вдруг возомнит себя волком! Тогда ей лучше сразу бежать к колбаснику! Ибо лучше стать свинье колбасой, чем волком!

      – Суд лишает тебя слова! – крикнул Номос.

      – А ты заставь меня замолчать!

      По знаку Номоса несколько стражей навалились на Танаис со всех сторон и, заковав в кандалы, на концах которых висели тяжелые чугунные шары, повели к месту казни.

      Когда смертницу вывели из дворцовых ворот, по собравшейся толпе промчался быстрый ропот и все головы дружно повернулись по направлению к узнице, которую ждал уже на помосте, скрестив могучие руки на перекладине меча, палач.

      Стража осталась внизу, и Танаис медленно взошла на эшафот.

      Сидевшая на возвышении под балдахином Алетейя попыталась встать, но стоявшие позади кресла стражники удержали ее за плечи.

      Палач подвел Танаис к плахе и надавил на плечо, пытаясь поставить на колени, но она оттолкнула его и, с ненавистью глядя на Номоса, крикнула:

      – Я признаю за тобой право лишить меня головы только в том случае, если в твоей власти приставить ее обратно!

      Номос усмехнулся, выжидающе взглянул на Алетейю и поднял руку.

      Палач принял из рук помощника чашу с какой-то бурой жидкостью и поднес ее к губам Танаис.

      Резко распрямившись, сарматка головой нанесла сокрушительный удар в подбородок палача. Выронив чашу из рук, так что напиток расплескался по всему помосту, он на полметра подлетел вверх, и, описав в воздухе плавную дугу, рухнул на головы зрителей.

      Вздох, вырвавшийся из тысяч грудей, был так силен, что в безветренный день зашелестела листва на деревьях.

      Стражи,