Сердца под октябрьским дождём. Дмитрий Ахметшин

рядом с собой совершенно другую женщину.

      – Не хочешь немного поспать? – почти враждебно спросил он.

      – Кажется, мы с ним окончательно рассорились, – отвечала она. – Со сном. Странно. Он усвистал и больше не появляется. Значит ли это, что кто-то теперь спит в два раза больше?

      Вдоль дороги зажглись огни. Они терялись на изнанке простыни, в которую так хотелось зарыться лицом и перестать беспокоиться и гадать, чем окончится их поездка. Безымянные срубовые домики казались кусочками тростникового сахара, раскиданными чьей-то неловкой рукой по поверхности стола. В жилищах горел свет, и Юра спрашивал себя: «Как эти люди могут оставаться всю жизнь на одном месте, глотая дорожную пыль из-под колёс тех, кто едет в такую даль? Как они подавляют в себе этот зуд?». Ощущение, будто ты не участвуешь в гонке, к которой готовился всю жизнь, что ты – старик в инвалидном кресле, а воздушный хвост от проносящихся болидов спутывает твои длинные волосы раз за разом всё сильнее, и ворчащей, как обычно, дочери придётся провести добрых полчаса, чтобы их расчесать.

      – Слушай, – Хорь тронул жену за локоть. Произнёс это довольно тихо, и дотронулся едва-едва, но она, конечно, не спала. – Помнишь, вчера ночью ты рассказывала про лестницу?

      – Помню.

      Она смотрела на мелькающие за стеклом огни, словно видя в них текущее в обратную сторону время.

      – Расскажи, что было потом. Почему ты никогда об этом со мной не говорила? Как выкарабкалась?

      Пожатие плечами. Быть может, не говорила, будучи уверена, что ты не в состоянии понять? Потому что у нас нет того, что романтики называют родством душ? Потому что пытаться передать такие вещи словами – всё равно, что пытаться пересказать мимолётную грусть, пронзившую сердце, когда проходишь мимо высохшей берёзы, которая была совсем юной и зелёной, когда ты ребёнком носился по двору и клеил на заборах фантики от жвачки?

      Юрий почувствовал этот возможный внутренний монолог: он с равными шансами мог происходить и не происходить в Алёнкином сознании. Он сказал, нарочно копируя нагловато-задорную интонацию, которой девчонка с чуть-чуть азиатской внешностью, студентка, только-только поступившая в архитектурный (в то время как он заканчивал учёбу в педагогическом) когда-то смогла влюбить его в себя:

      – Я за рулём, подруга, а для того, кто за рулём во всех цивилизованных странах принято делать всё, чтобы он не заснул. Особенно, если ты не королева Британская. Ты, вроде, не похожа… а это жаль, на самом-то деле. Она же добрая. Она бы обязательно рассказала историю-другую об этих надутых аристократах и их маленьких тайнах.

      Алёна смотрела на него добрых десять секунд: она могла ожидать подобной болтливости от себя самой, но никак не от мужа, всегда спокойного как удав. Неуверенно хмыкнула. Юрий был рад и такому звуку. Похоже на первый удар изнутри яйца, из которого может родиться смех.

      – Я провалялась в больнице почти неделю. Это оказалось большой удачей, потому что даже если