День, когда умерли все львы. Олег Владимирович Батухтин

и мой взгляд упал на найденный мной блокнот покойной женщины, о котором я уже успел позабыть.

      – Что это? – перехватив мой взгляд спросил Фанис Филаретович.

      – Какие-то записи… – сказал я, открывая блокнот, – Евангелие от Медузы. Здесь всё на башкирском языке.

      Я передал блокнот участковому, так как моё знание родного языка сводилось к паре слов из категории обсценной лексики. Фанис Филаретович с сомнением полистал записи и с виноватым видом заявил:

      – Я не знаю башкирского языка, Агафья Петровна, может вы знаете?

      – Не знаю я ваших басурманских языков, – проворчала фельдшер.

      – Я знаю! – с гордостью выпятив грудь сказал Мансур, – не так уж я и глуп, как принято полагать.

      Участковый передал блокнот Мансуру, и тот, с видом академика, принялся перелистывать страницы. Я видел, с какой гордостью поглядывает на нас новоявленный эксперт по башкирской филологии. Его глаза возбужденно блестели, а руки нервно тряслись.

      – Здесь один и тот же текст, который повторяется на каждой странице, – заметил Мансур.

      – Так изволь его прочесть, – сказал Фанис Филаретович, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. И Мансур продекламировал отрывок следующего содержания:

      Пора призвать царей в страну гниющих братьев. Давно забытый бог откроет им ворота и ринется в страну своих гниющих братьев невиданный доселе, огромный дивный прайд. Немытая долина умоет лик свой кровью, а тот, кто запоздает – последует за братом в страну гниющих братьев. Тот день настанет скоро, ты жди, гниющий царь зверей.

      – Что такое прайд? – спросил Мансур, закончив напряженное чтение.

      – Стая львов, – машинально ответил я, пытаясь избавиться от внезапного озноба. Что-то очень знакомое в моей душе задел этот текст.

      – Бред безумной бабы, – резюмировал участковый, – некогда мне слушать эту чушь. Вы тут заканчивайте, а я на участок. Мне ещё нужно рапорт составить и доложить Варнаве Фомичу. Пусть уже начинает заниматься организацией похорон.

      С этими словами Фанис Филаретович уже в третий раз покинул наше общество, но меня не покидало предчувствие, что скоро мы снова увидимся. Мансур не обратил никакого внимания, на ушедшего участкового. Мой друг с опустошённым видом крутил в руках записи Медузы. Мансур чувствовал, что торжество его эрудиции закончилось также неожиданно, как и началось, и он пытался подольше удержать ощущение триумфа в своей голове. Я спросил Агафью Петровну, что она думает по этому поводу.

      – Многое я видела за свою долгую жизнь, – ответила фельдшер, накрывая Медузу брезентовым полотном, – и далеко не всё я могу объяснить, руководствуясь законами логики. Вот, например, как сейчас помню тысяча девятьсот двадцатый год. В то светлое время я была ещё относительно молода.

      Взгляд Агафьи Петровны растворился в пространстве, я видел, что душой она уже далеко в прошлом.

      – Как раз в тот год большевики казнили барина нашего, Емельяна, упокой господь его душу, – продолжала