Желтая линия. Михаил Тырин

Куда? Везде одно и то же дерьмо.

      – Ничего, Беня, найдем место почище. Главное – решиться.

      – Да, Щербатин, истиная правда. – Я бил себя кулаком в грудь. – Надо решиться – раз в жизни. Сколько раз мне хотелось, чтобы мой дом сгорел, а вместе с ним – все чертовы справочки, документики, счета за газ и свет, письма, тряпье, которое жалко выкинуть. А еще лучше спастись с тонущего корабля, чтобы все дрянь потонула – а жизнь осталась…

      И я начал молоть какую-то чушь о том, как хочу утром распахивать окно, и вдыхать запах леса, и исписывать груды листов, так чтоб перо догоняло мысль, и завтракать деревенским молоком и свежим хлебом, и думать думы над обрывом, глядя в синюю даль…

      – Щербатин, я хочу говорить, что я поэт, а не разнорабочий. Почему эти свиньи при слове «поэт» сразу отодвигаются и смотрят, как на кретина?

      – Мы сбежим от этих свиней, Беня… Сбежим, прямо сейчас. Есть у меня лазейка. Они нам еще позавидуют. Только не говори завтра, что сам не хотел этого.

      – Хочу, Щербатин, очень хочу, – неистово клялся я. – Вывези меня из этого дерьма, помоги все начать заново.

      – Помогу, Беня, помогу....

      Он неверными шагами направился к телефону, но тот оказался разбит – не помню, когда это мы успели. Тогда он принялся лазить по карманам и наконец нашел мобильник. Грузно уселся на подоконник, набрал номер.

      – Привет, это я… Про должок помнишь? Только нас двое. Что? Не скупердяйничай…

      Я вдруг заметил, что он крутит в пальцах ту грязную бумажку, которую сунул мне бродяга. Впрочем, мне уже было плевать.

      – Ну, хватит спорить, вызывай своих замораживателей… – наговаривал Щербатин в трубку. – Что? Не замораживатели? А кто? Ах, обезвоживатели…

      Меня уже терзала зевота, переходящая в тошноту, в висках ломило. Я старался не думать о том, как буду себя чувствовать завтра.

      – Все! – объявил Щербатин и со сладострастием рассадил телефон о стену. Посыпались детальки.

      Но и этого ему показалось мало. Он порылся в груде хлама на полу и нашел, кажется, тюбик губной помады. И этой помадой написал прямо на обоях слово из шести букв, означающее в экспрессивной форме окончание чего-либо. И поставил жирный восклицательный знак.

      – Все, Беня! Ложись, отдыхай, о нас позаботятся.

      Я, идиот, даже не попытался что-то прояснить. Я был доволен, что кто-то в очередной раз за меня все решил.

      Я очнулся лишь на минуту и увидел над собой человека в голубом халате.

      – Спокойно! – Он улыбнулся и ввел мне в плечо иглу шприца.

* * *

      – А-а-а-а!!!

      Чей-то жуткий крик привел меня в чувство. Впрочем, оказалось, ору я сам. И, пожалуй, было от чего орать.

      Мне казалось, что меня ломают на куски. Тело мое стало каким-то жестким, несгибаемым, будто хлебная корка. От малейшего движения – невыносимая тупая боль в мышцах и суставах. Вдобавок, было холодно. И, кроме того, я был совершенно голый.

      – Девятое удаление, – послышался рядом незнакомый голос. – Не думаю, что ближе.

      – А я что говорил? –