Желтая линия. Михаил Тырин

стоя в этой довольно грязной пивной, он был одет в прекрасное кашемировое пальто, а на пальцах топорщились перстни. И даже его лысина, окруженная коротким стриженым венцом, казалась чем-то очень дорогим, значительным и роскошным, словно подлокотник кожаного дивана.

      Как он здесь оказался? Как его угораздило переползти сюда фактически с другого конца жизни?

      Он отпил из кружки, поморщился. Так-то, знай, сука, чем народ живет…

      – Вам не кажется, – сказал он, задумчиво глядя на курсантов, – что вот эти полосы на их лбах… Я имею в виду следы от фуражек…

      – Ну? – изрек я без особого дружелюбия.

      – Они похожи на следы трепанации. Кажется, что этим мальчикам сделали типовые черепно-мозговые операции, чтобы они стали офицерами.

      К чему, интересно, он это сказал?

      Он еще раз взглянул на бумажку, повертел ее, потом кисло улыбнулся.

      – Что там такого смешного написано? – спросил я.

      – А чего ж сами не прочитали? – Он исподлобья взглянул на меня. – Брезгуете людьми? Напрасно, вами тоже могут побрезговать.

      Он сказал это с таким убеждением, будто им самим уже кто-то начал брезговать.

      И меня вдруг разобрала тихая едкая злость. Так же, наверно, парижская голь злопыхала и веселилась, глядя на страх и унижение аристократов, когда их тащили к гильотине.

      – Что? – ядовито сказал я. – Жизнь дала трещину?

      Он печально взглянул на меня. Вздохнул:

      – Да.

      Что ж, каплю сочувствия ему удалось из меня выжать. Очень маленькую каплю.

      – А я, представьте, в этой трещине с самого рождения ползу.

      – Не преувеличивайте. – Он снисходительно качнул головой. – У вас было безмятежное детство, у вас были веселые студенческие деньки…

      – Что, так заметно?

      – Пять курсов – на лбу написано. – Он тонко улыбнулся.

      – Четыре с половиной. Меня выгнали.

      – Соболезную… За дело хоть выгнали?

      Я промолчал. Он тоже молчал, с тоской глядя в пустоту. Он о чем-то раздумывал, следы этих раздумий ясно проступали на его широком холеном лице. Ему не нужен был я, не нужен этот бар, не нужно пиво. Он жил сейчас где-то внутри себя.

      – И тебе здесь нравится? – неожиданно спросил он.

      – Терпеть не могу, – признался я.

      – Пошли ко мне.

      – Что-о?!!

      Я подумал, что ослышался. Но он смотрел на меня и действительно звал с собой.

      – З-зачем? – растерялся я.

      – Там есть кое-что получше, чем это… – И он флегматично вылил содержимое кружки под стол. Бармен Вася отметил этот факт лишь быстрым косым взглядом.

      Проклятое мое безволие. На кой ляд, спрашивается, я согласился? Спору нет, интересно из простонародной забегаловки попасть в дом новой аристократии, посидеть в ее креслах, попробовать, что она ест и пьет.

      Это приятно. Но кем я там буду? Дворовой собачонкой, которую пригрели из жалости. Черт побери, какой ему во мне прок, неужели не с кем больше выпить?

      Проклятое безволие. Через минуту я семенил