Во сне. Михаил Гончаров

когда он спрашивал. По его словам это было очень важно, но я не мог ему доверять, после такого я никому не мог довериться. Но как начать этот рассказ? Знаешь Радж мы как-то с семьей ездили отдыхать на озеро и… и там… Нет! Бред какой-то получается, это будет слишком некрасиво, если буду весь день говорить о себе и своих проблемах. Уволили то его. Я сначала выслушаю его, а потом попрошу рассказать о самом страшном моменте в его жизни, а потом он как вежливый человек спросит то же самое. Да! Так и поступим. – Бруно удовлетворенно затушил сигарету и пошел в душ. Время на завтрак уже не оставалось, но он хотя бы обдумал план действий на сегодняшний день.

      Сделав все дела, а именно сходить в душ и выпить стакан сока, который чудом оказался в холодильнике между полупустыми бутылками пива и виски, он отправился в путь. Его внимание привлекла все та же до боли знакомая надпись на гараже, а точнее ее отсутствие. Зачем кто-то закрасил ее? Что в ней было такого? Неужели люди так сильно боятся мелкого нацизма связанного с религией? Это ведь просто баловство подростков и не более. Да и потом она тут была с момента моего переезда. – Десять лет была никому не нужна! А сейчас вдруг решили закрасить! Именно сейчас! – Бруно неожиданно прокричал вслух. Прохожие с недоумением посмотрели на него, но никто не сказал ни слова. Да и самому Бруно стало не по себе. С чего это его должны волновать какие-то надписи на стене? Он каждый день проходил мимо нее и ничего, а тут вдруг ее закрасили и ему стало не наплевать. Но он сразу понял почему. Если копнуть глубоко, то все логически складывается как два и два. Он восемь лет работал с Кети и Павлом, и все эти годы ему было плевать на них. Каждый день он видел их, но не замечал. А когда их уволили по его вине, сразу же все изменилось. Он начал интересоваться их будущим и переживать за него. Так же и с этой надписью и человеком, который закрасил ее. Он наверняка точно так же как и он ходил мимо нее, не предавая ей никакого значения. Но вот в один день к нему приезжает теща или мать, и говорят ему закрасить ее. И он идет и закрашивает.

      – Интересно, а тот, кто это сделал, жалеет об этом? – опять вслух сказал Бруно.

      – Не думаю, – вдруг послышался женский голос.

      Бруно оглянулся и увидел девушку лет двадцати пяти, приятную на внешность, опрятно одетую и с ангельским голосом. В ней было что-то от ребенка, она выглядела так же невинно. Смогу ли я с ней заговорить? Задался вопросом он. А почему нет? Ответил сам себе.

      – И почему вы в этом уверены?

      – Ну, потому что это всего лишь надпись не несущая в себе никакой смысловой нагрузки, – мило улыбнулась девушка. – А почему вы думаете, что он должен об этом жалеть?

      – Ну, просто эта надпись была здесь столько времени, она уже стала частью этого района, так же как восточный парк или та развалившееся церковь, ремонт которой все бойкотируют, – в явном недоумении ответил он.

      – Вы про церковь возле автомобильного завода? Еще бы ее ремонт не бойкотировать! Она будет мешать работать. Представьте с утра до вечера этот дурацкий колокольный звон. А работникам работать