Великий понедельник. Роман-искушение. Юрий Вяземский

видимо, хочет сказать, что я так переполнен своими теориями, что со мной бесполезно разговаривать… Я так это понимаю.

      – А ему не нравятся твои теории? – спросил Иуда.

      – Я только что изложил ему одну теорию. И видимо, так он мне принялся отвечать.

      – Ты часто пьешь, – заговорил Толмид, держа перед собой чашу и чуть покачивая ею, отчего вода перекатывалась через край и сползала по стенкам сосуда. – Ты много нервничаешь. Поэтому потеешь. И тебе постоянно хочется пить.

      Филипп втянул голову в плечи и молчал, ожидая, что будет сказано вслед за этим.

      – Ты говоришь: надо очиститься, – продолжал Толмид. – А где в нас главная грязь, ты знаешь? Вдруг то, что тебе кажется самым чистым, самым красивым, самым светлым в тебе, на самом деле – главный твой грех и самый грязный обман?

      Филипп молчал, глядя на миску в руках Толмида. Туда же молча смотрел Иуда.

      – Ты говоришь: надо выбираться из бездны. А где верх и где низ, ты знаешь? Гору от пропасти можешь отличить? Вон, видишь, за деревом – обрыв. И где тут твое первоначало: пропасть в горе или гора в пропасти?

      Филипп покосился на Иуду, а тот взглянул на Филиппа.

      – Ты говоришь: надо вспомнить язык, на котором человек говорил с Богом. А эти твои плеромы, эоны, царства – тебе кто о них рассказал? Учитель? Или ты сам всё выдумал?

      – Плерома, эон – не Его слова. Но в книгах Закона, у пророков, у некоторых мудрых греков…

      – Греков давай выплеснем. Они действительно настолько мудры, что никогда у них не поймешь, правду они говорят или лгут. И так красиво разглагольствуют, что заслушаешься иногда, и верить начнешь, и надеяться. Обрадуешься, как ребенок. Но, оставшись наедине с собой, потом никак не можешь понять, а что такого умного и справедливого они тебе рассказали, что ты так обрадовался… Выплеснем греков, – повторил Толмид и наклонил миску, так что треть воды из нее вылилась на землю.

      – Пророков тоже давай выльем, потому что я их плохо знаю, – сказал Толмид и еще одну треть вылил из чаши.

      – Закон придется оставить, потому что нас с детства ему обучали. Даже тебя, Филипп, хотя ты больше грек, чем еврей. По-гречески ты говоришь, как на родном языке. И мать у тебя гречанка. И имя у тебя греческое.

      – У меня отец – чистокровный еврей, хотя у него тоже греческое имя. И обрезан я был на восьмой день, по Закону.

      – Вот я и оставил Закон Моисея, потому что все мы в нем родились и в нем выросли, – глядя на чашу, успокоил его Толмид.

      Но Филипп не пожелал успокаиваться:

      – Среди нас, если разобраться, только Иуда может считать себя чистокровным евреем. Во-первых, он единственный из Иудеи. Отец и мать его здесь родились. И деды и бабушки – тоже потомственные жители этой страны. Я прав, Иуда?

      Иуда не успел ответить, так как Толмид тихо и спокойно произнес:

      – Филипп!

      И было что-то в его голосе или тоне, что помешало Иуде ответить, а Филиппа заставило замолчать и повернуться лицом к Толмиду.

      – Я долго тебя слушал.