Это футбол! (сборник). Илья Ильф

Грызлов. – я ему Люсика сроду не прощу.

      – Он не нарочно, – тихо сказал Люсик, обмахивая печальные темные глаза густыми ресницами.

      – Ничего себе не нарочно! Он хуже всех грубил.

      – Выслуживался! – с усмешкой сказал Леша Слон.

      – Никто не зверствовал так над рабами Древнего Рима, как вольноотпущенники, – заметил наш просвещенный вратарь Леня Бармин.

      Теперь, когда Сережу Алексеева дружно ругали, мне почудилась во всем случившемся какая-то хрупкая неправда.

      – Знаете что, – сказал я, осененный пронзительной догадкой. – А ведь он мучился, честное слово, мучился!..

      – Это с чего же? – опешил Чегодаев.

      – Как – с чего?.. А играть против своих?.. Он хотел переломить себя…

      – А переломил Люсика, – недобро усмехнулся Грызлов.

      – Я серьезно!.. Ему было погано на душе… И он хотел переломить себя…

      – Ну, знаешь!..

      – А что? – Улыбка тронула бледное лицо Люсика Варта. – я бы тоже мучился на его месте.

      – И калечил бы людей?

      – Он себя калечил, – настаивал я, счастливый тем, что наконец-то понял Сережу. – Неужели вы не чувствуете – он мстил себе, он рвал нас от себя с кровью.

      – С нашей кровью, – поправил Леня Бармин. – я тоже не прочь почесать правое ухо левой рукой, но это… Ни в какие ворота не лезет!

      – Я правду говорю!.. Разве вы не видели, какие у него были глаза?

      – Как у судака! – отрезал Леня.

      – Я больше следил за его ногами, – засмеялся Чегодаев.

      – Давить таких! – мстительно сказал Слон. – И нечего розовые сопли распускать.

      – Неужели вы не понимаете? – Мне казалось, если я не сумею убедить их, случится что-то непоправимое. – Он же любит нас!..

      – C’est un écrivain! – раздался вдруг голос Вальдека.

      Все взгляды дружно обратились к тренеру.

      – C’est un écrivain! – повторил он.

      Что преобладало в этом тоне: насмешка, презрение или радость своевременного открытия? Он мотал патлатой головой, прижимал сжатые руки к переносью, и веснушки прыгали с носа на пальцы и обратно!

      – C’est un écrivain! – почти простонал Вальдек.

      – Писатель, – перевел Леня Бармин.

      Все засмеялись, а я с ужасом взглянул на тренера, вонзившего иглу в сплетение моих мук.

      Теперь я должен вернуться к той литературной попытке, которую сделал в угоду родителям. я уже говорил, что отнесся к ней с предельной добросовестностью. А когда начал писать о нашем лыжном походе, обнаружил, что мне не о чем рассказывать. Ну собрались у касс ярославского вокзала, взяли билеты, сели в электричку, приехали через полчаса в Лосинку, пешком добрались до лыжной базы. Ну, купили талончики на обед. У кого не было своих лыж, взяли напрокат вместе с пьексами. Агафонов еще сказал, что лыжи не смазаны, а пьексы дерьмо. Поразмыслив, я счел его высказывание негодным для изящной словесности и вычеркнул. Потом мы дали круг, долго катались с гор, прыгали с небольшого самодельного