Детство. Максим Горький

ладно. Последний раз это…

      Иногда Цыганок возвращался только к полудню; дядья, дедушка поспешно шли на двор; за ними, ожесточенно нюхая табак, медведицей двигалась бабушка, почему-то всегда неуклюжая в этот час. Выбегали дети, и начиналась веселая разгрузка саней, полных поросятами, битой птицей, рыбой и кусками мяса всех сортов.

      – Всего купил, как сказано было? – спрашивал дед, искоса острыми глазами ощупывая воз.

      – Всё как надо, – весело отзывался Иван и, прыгая по двору, чтобы согреться, оглушительно хлопал рукавицами.

      – Не бей голиц, за них деньги даны! – строго кричал дед. – Сдачаесть?

      – Нету.

      Дед медленно обходил вокруг воза и говорил негромко:

      – Опять что-то много ты привез. Гляди, однако – не без денег ли покупал? У меня чтобы не было этого.

      И уходил быстро, сморщив лицо.

      Дядья весело бросались к возу и, взвешивая на руках птицу, рыбу, гусиные потроха, телячьи ноги, огромные куски мяса, посвистывали, одобрительно шумели:

      – Ну, ловко отобрал!

      Дядя Михаил особенно восхищался: пружинисто прыгал вокруг воза, принюхиваясь ко всему носом дятла, вкусно чмокая губами, сладко жмуря беспокойные глаза, сухой, похожий на отца, но выше его ростом и черный, как головня. Спрятав озябшие руки в рукава, он расспрашивал Цыгана:

      – Тебе отец сколько дал?

      – Пять целковых.

      – А тут на пятнадцать. А сколько ты потратил?

      – Четыре с гривной.

      – Стало быть, девять гривен в кармане. Видал, Яков, как деньги р́остят?

      Дядя Яков, стоя на морозе в одной рубахе, тихонько посмеивался, моргая в синее холодное небо.

      – Ты нам, Ванька, по косушке поставь, – лениво говорил он.

      Бабушка распрягала коня.

      – Что, дитятко? Что, котенок? Пошалить охота? Ну, побалуй, Богова забава!

      Огромный Шарап, взмахивая густою гривой, цапал ее белыми зубами за плечо, срывал шелковую головку с волос, заглядывал в лицо ей веселым глазом и, встряхивая иней с ресниц, тихонько ржал.

      – Хлебца просишь?

      Она совала в зубы ему большую краюху, круто посоленную, мешком подставляла передник под морду и смотрела задумчиво, как он ест.

      Цыганок, играючи тоже, как молодой конь, подскочил к ней.

      – Уж так, бабаня, хорош мерин, так умен…

      – Поди прочь, не верти хвостом! – крикнула бабушка, притопнув ногою. – Знаешь, что не люблю я тебя в этот день.

      Она объяснила мне, что Цыганок не столько покупает на базаре, сколько ворует.

      – Даст ему дед пятишницу, он на три рубля купит, а на десять украдет, – невесело говорила она. – Любит воровать, баловник! Раз попробовал, – ладно вышло, а дома посмеялись, похвалили за удачу, он и взял воровство в обычай. А дедушка смолоду бедности-горя досыта отведал – под старость жаден стал, ему деньги дороже детей кровных, он рад даровщине! А Михайло с Яковом…

      Махнув рукой, она замолчала на минуту, потом, глядя в открытую табакерку, прибавила ворчливо:

      – Тут, Леня,