Обыкновенная история. Иван Александрович Гончаров

чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…

      – Поцелуй Наденьки! о, какая высокая, небесная награда! – почти заревел Александр.

      – Небесная!

      – Что же – материальная, земная, по-вашему?

      – Без сомнения, действие электричества; влюбленные – все равно что две лейденские банки: оба сильно заряжены; поцелуями электричество разрешается, и когда разрешится совсем – прости, любовь, следует охлаждение…

      – Дядюшка…

      – Да! а ты думал как?

      – Какой взгляд! какие понятия!

      – Да, я забыл: у тебя еще будут фигурировать «вещественные знаки». Опять нанесешь всякой дряни и будешь задумываться да разглядывать, а дело в сторону.

      Александр вдруг схватился за карман.

      – Что, уж есть? будешь делать все то же, что люди делают с сотворения мира.

      – Стало быть, то же, что и вы делали, дядюшка?

      – Да, только поглупее.

      – Поглупее! Не называете ли вы глупостью то, что я буду любить глубже, сильнее вас, не издеваться над чувством, не шутить и не играть им холодно, как вы… и не сдергивать покрывала с священных тайн…

      – Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать и покрывало с тайн… но только ты будешь верить в вечность и неизменность любви, да об одном этом и думать, а вот это-то и глупо: сам себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.

      – О, это ужасно, ужасно, что вы говорите, дядюшка! Сколько раз я давал себе слово таить перед вами то, что происходит в сердце.

      – Зачем же не сдержал? Вот пришел – помешал мне…

      – Но ведь вы одни у меня, дядюшка, близкие: с кем же мне разделить этот избыток чувств? а вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего сердца.

      – Я это не для своего удовольствия делаю; ты сам просил моих советов. От скольких глупостей я остерег тебя!..

      – Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с такими понятиями о жизни, о людях. Это больно, грустно! тогда мне не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях – слышите ли? я не хочу.

      – Слышу; да что ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее.

      – Да! – говорил Александр, – вопреки вашим предсказаниям я буду счастлив, буду любить вечно и однажды.

      – Ох, нет! Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у меня. Но это бы все ничего: любовь любовью; никто не мешает тебе; не нами заведено заниматься особенно прилежно любовью в твои лета, но, однако ж, не до такой степени, чтобы бросать дело; любовь любовью, а дело делом…

      – Да я делаю извлечения из немецких…

      – Полно, никаких ты извлечений не делаешь, предаешься только сладостной неге, а редактор откажет тебе…

      – Пусть его! я не нуждаюсь. Могу ли я думать теперь о презренной пользе, когда…

      – О презренной пользе! презренная! Ты уж лучше построй в горах хижину, ешь хлеб с водой и пой:

      Мне хижина убога

      С