Осколки зеркала моей взрослой жизни. Леонид Оливсон

век

      Хрущевский век

      Хрущевский век перекрывал век Сталина.

      Себя он на двадцатом съезде обелил.

      На лбу его всегда была испарина,

      Когда вождя на вечерах он веселил.

      Он мстил на съезде вождю за гибель сына:

      Тот, в плен попав, решил работать на врага.

      Тогда сработала Сталина дружина.

      Его украли аж из логова врага.

      В веку своем он делал вещи разные:

      В век сталинский как все поддакивал вождю;

      И неудачными были аграрные, –

      В делах промышленности делал чехарду.

      Как мог на разных должностях работать он

      С образованием начальным, лапотный.

      Он по натуре-то был мстительный бурбон,

      В своей Калиновке ему бы балакать.

      А ведь когда взошел на трон – всех устранил.

      Как подло, хитро с Жуковым он поступил,

      Все его годы вел себя как властелин,

      Все то, что Сталин сделал, – он разворотил.

      Прославился в Америке он башмаком:

      Догнать и перегнать Америку хотел.

      Испортил целину своим он каблуком,

      В делах международных был он пустотел.

      И добрые дела он тоже претворял,

      Пятиэтажки строил как во Франции.

      В бараках люди – ничего он не терял,

      А у художников ругал абстракции.

      Хватало сил на все: учиться не любил,

      Ведь было в Промакадемии учился.

      А в Сталинское время скольких он сгубил!

      Всю жизнь в работе в своем соку варился.

      Но век свой творческий плохо закончил он,

      Страну оставил он на грани бедствия.

      От кукурузы год один лишь был трезвон,

      Ведь почв эрозией ей было следствие.

      Эрнст Неизвестный сделал ему памятник,

      Он отражает его дел ипостаси.

      В своих свершениях он был как маятник,

      Его хороших и их плохих гримасы.

      Детские годы

      Детские годы моей жены

      Жена моя, из рассказов тещи, была совсем не краля.

      Даже ужасная шалунья в раннем детстве:

      Сородичи от маленькой проказницы страдали,

      Как будто кол сидел в ее желейном месте.

      Она так ловко прыгала в сугроб зимой с сарая,

      То бегала размяться на летний старый пруд…

      Кто мог хоть как-то предугадать ее желания,

      Иль мог ей разве надеть смирительный хомут?

      Однажды на участке она к колодцу подошла:

      Хотелось очень поглазеть ей, что значит мгла.

      Из любопытства, даже крышку приоткрыла,

      Она не видела все это, аж прилегла.

      Она всегда была смелой воображалой.

      «Нехорошо,» – это ей бабушка сказала.

      Она же привязала свои прыгалки к ведерку,

      Его, в колодец глядя, медленно спускала сверху.

      Дед во время примчался к ней, схватил ее за ноги.

      Колодец этот то, ведь вырыт был весьма глубокий.

      Ведь голова то, ее уже была внутри.

      Случилось это, когда ей было года три.

      Другой