Прыжок в ничто. Александр Беляев

Никаких фабрик и заводов! Никаких городов! Фермы, луга, пастушки, ручейки… Философия созерцания и мораль…

      – Христианская! – вставил епископ.

      – Да, христианская, – согласился философ. – Она очень удобна для нас. И, знаете, я бы оставил эти земные истории, географии на Земле. Мы создали бы новую историю – о высших существах, нисшедших с «неба» на землю. У нас был бы авторитет божественности. Мы будем мудро и милостиво управлять нашими рабами. Они будут пасти наши стада, возделывать наши виноградники и по воскресным дням вместе с нами воздавать хвалу нам и всевышнему. Мирная жизнь на лоне природы. Никаких рабочих вопросов, забастовок, революций! Золотой век! Рай на земле!

      – И ни-никаких ббанков, коммерческих дел? Этто… скучно! – сказал Маршаль.

      – Без коммерции жизнь не имеет смысла. Но мы с вами внесем эту поправку, барон, – сказал Стормер, обращаясь к Маршалю, – и надеюсь, что уважаемый профессор Шнирер согласится на этот компромисс. Ведь частную собственность, надеюсь, вы не отрицаете, господин Шнирер? А если есть частная собственность…

      Между банкирами и философом разгорелся спор. Никто не заметил, как Цандер поднялся и вышел из галереи предков. Судьба будущего социального устройства на новой Земле не имела отношения к ракетному полету. Притом все эти словопрения, по его мнению, были чужды всякого практического смысла.

      Глава VII

      Ганс изучает луна-парк

      Ганс вышел из дома Винклера и направился к гигантской подкове. Она была видна отовсюду.

      Фингер шагал по обледенелой дороге и думал:

      «Подкова похожа на камертон. Да, она не ниже Эйфелевой башни, может быть, и выше. Вилка, царапающая облака…»

      Густое облако закрыло подкову наполовину.

      «Триста метров… Подкова стоит на горе, которая имеет не менее пяти – шести тысяч метров высоты над уровнем моря. Неплохая вышка. Но для чего она выстроена? Винклер не объяснил. Попробую догадаться сам… Мопассан когда-то жаловался, что Эйфелева башня давила его мозг своей пошлостью. В то время это было, конечно, никчемное сооружение. Ее строили как „гвоздь“ Всемирной парижской выставки. И все же, если бы Мопассан был инженером, он проникся бы почтением и уважением к Эйфелевой башне. Для того времени она была чудом строительного искусства. На Эйфелевой башне астрономическая и метеорологическая лаборатории, физический кабинет и мощная радиостанция. Вероятно, и подкова создана для подобных же научных целей».

      Облака медленно проплыли на запад. Вершина подковы четко рисовалась на чистом голубом небе. Закинув голову вверх, Ганс зорко всматривался в подкову, но вдруг оступился и упал. Чей-то смех, гортанный, певучий говор. Перед Гансом стояли индейцы в дырявых одеялах, накинутых на полуголое тело. Ганс улыбнулся. Индейцы улыбнулись в ответ, обнажив белые зубы. Индейцы показывали рукою на вершину подковы и на лед под ногами. Да, да. Ганс зазевался. С сознанием своей вины кивнул головой