Лили и осьминог. Стивен Роули

Мы договорились встретиться во второй раз. Было здорово.

      Дурь какая. О чем мне надо поговорить, так это об осьминоге, но думать о нем нельзя. Чтобы не поддаваться панике.

      – Но я так и не понял. Заинтересован он или нет. ВО МНЕ. И я решил дождаться момента, когда мы будем прощаться после второго свидания: если он попробует поцеловать меня – это знак. А если попытается обнять, я не стану отстраняться первым.

      Довольный своим решением, я указываю на собственную голову, как будто она служит не просто вешалкой для шляп. Потом вдруг соображаю, что осьминог, возможно, прячется у меня на голове, ведь он почему-то предпочитает головы, и старательно ощупываю ее со всех сторон. Джейн наблюдает эту картину так, словно со мной приключился припадок слабоумия, но тем не менее продолжает:

      – Умно. Таким способом можно определить, какого рода эти объятия – дружеские или романтические. И что же было дальше?

      – Я отстранился первым.

      Дженни разочарованно смотрит на меня.

      Тоном оправдания:

      – Ну, он ведь тоже не стал отстраняться первым, вот мы и стояли, прислонившись друг к другу, словно нас обоих хватил удар!

      Стены уже сомкнулись настолько, что я гадаю, раздавят они меня или я вдавлюсь в их маслянистую мягкость, и после того, как захлебнусь в густых сливках, в них останется идеальный оттиск моего тела.

      – Само по себе это должно было сказать вам кое-что, – Дженни черкает в своем блокноте, заштриховывает «ед» в моем имени под стать жирной «Т». Ей платят за то, чтобы она выслушивала меня, но даже она считает меня нудным. Впрочем, она не виновата. Меньше чем через двадцать четыре часа после появления нашего… головоногого гостя я уже замечаю у нас с ним кое-что общее: я тоже прячусь на самом видном месте. Иду по жизни невидимкой, пробираюсь крадучись, как неудачник, надеясь, что меня заметит как можно меньше народу. Так продолжается с тех пор, как между мной и Джеффри все разладилось.

      – По-моему, вам следует учитывать то, что некоторым людям самовыражение дается с трудом, – бубнит Дженни.

      Под «некоторыми людьми» Дженни обычно подразумевает меня. Но в своих выводах она опять-таки ошибается. Тот парень не испытывал никаких трудностей с самовыражением. И я тоже. Просто он не знал, нравлюсь я ему или нет, и это меня беспокоило. Хоть он не знал по моей вине. Хоть я и старался оставаться невидимкой.

      «П – это печенье, печенье дайте мне! Печенье, печенье начинается с П».

      Я фильтрую советы Дженни с помощью воображаемого и приоритетного психотерапевта и слышу кое-что более дельное: это всего лишь два свидания. Зачем мне вообще понадобилось выяснять, как этот парень ко мне относится? Для чего нужна эта определенность? А сам я разве знаю, нравится ли он мне? Мне было бы лучше жить в неведении.

      И вдруг мне становится ясно: это не про свидания, а про осьминога. Мне было бы лучше жить в неведении.

      Пятница, вечер

      Июнь в Лос-Анджелесе – полная противоположность июню в любом другом месте. Здесь он означает лишь одно: мглу. Солнце скрывается