Внутренний строй литературного произведения. И. Л. Альми

по стилю произведения Анненского и Блока на пространстве этой формы в равной степени естественны: их сближает предельная напряженность лирического начала.

      Миниатюра не теряет своей автономности и в поэзии первой половины двадцатого века. Закономерно, что склонность к ней в этот период наиболее заметна у художников классической традиции – Маршака, а не Маяковского, Ахматовой, а не Пастернака. Но, как и в девятнадцатом веке, поэты, в принципе далекие от классической строгости, обращаются к миниатюре в тех случаях, когда стремятся передать ощущение итога.

      О если бы я только мог,

      Хотя б отчасти,

      Я написал бы восемь строк

      О свойствах страсти —

      так, будто мимоходом, формулирует сущность миниатюры в целом мало обращавшейся к ней Пастернак. «Восемь строк» фигурируют здесь неслучайно. Так намечается минимум пространства, в пределах которого может сказаться главное. Выявляют себя в нем и общие очертания страсти:

      Я вывел бы ее закон,

      Ее начало

      И повторял ее имен

      Инициалы[67].

      Одно из таких имен дало название позднему стихотворению «Хмель». И его объем – заветные восемь строк. «Мера» миниатюры, в сознании Пастернака, – неиссякаемость бескрайнего мгновения.

      Совсем иначе тратит свои восемь строк Марина Цветаева. Не менее чем Пастернаку ей известна неудержимость страсти. Миниатюра, однако, оформляет у нее совсем иной жизненный расклад, принципиально иную необходимость – неспешные размышления

      О сущности поэтического назначения:

      Руки, которые не нужны

      Милому, служат Миру.

      Доблестным званьем Мирской Жены

      Нас увенчала – Лира.

      Много незваных на царский пир, —

      Надо им спеть на ужин!

      Милый не вечен, но вечен – Мир.

      Не понапрасну служим [68].

      Сразу же замечается грамматическая форма «мы» в значении «я» – один из знаков повышенной серьезности речи. Непривычен и связанный с этой манерой высказывания образ лирической героини. Разумеется, интонация Цветаевой всегда узнаваема. Но в данном случае перед читателем не хорошо ему знакомая женщина, вызывающая на единоборство все жизненные препятствия и в чем-то даже удовлетворенная нерешимостью собственной задачи. В стихотворении звучит голос величавой Мирской Жены, способной поведать людям о главном. В такой способности – природа самооправдания, право поэта на причастность к истине, к какому бы из сражающихся станов он себя ни причислял.

      О собственном главном «векам, истории и мирозданью» говорил Маяковский. И он итожил свой путь, не отказываясь в некоторых случаях от сложившейся меры итога – восьмистишия. Только внешне оформлял его по-своему:

      В авто,

      последний франк разменяв.

      – В котором часу на Марсель?

      Париж

      бежит,

      провожая меня,

      во всей

      невозможной красе.

      Подступай

      к

67

Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. М.₍ 1961. С. 223.

68

Цветаева М. Соч. в 2-х тт. М., 1980. Т. I. С. 113.