Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой. Инна Лиснянская

вышла книга, если издам здесь, то вместе с «Фазаном» и «Стучит-гремит», – герои повторяются, да и конструкции те же.

      В свободное время читаю по-чешски книги и архивные документы, ни до чего больше руки не доходят. Все туманнее становится замысел про Карла Швенка и кукол, – нужно освободиться от чувства, что эти 8000 долларов обязывают меня создать нечто, – театр никогда не был моей стихией, а сейчас я должна написать пьесу такого характера, чтобы ее можно было поставить и на Бродвее, и здесь. У меня была встреча с продюсером с Бродвея, очень скептическим типом, но он готов вести со мной диалог. Еще ребенок не зачат, а ему уже прочат невесту. Я к такому не привыкла, это мне мешает. В то же время я понимаю, что обычным путем свободной импровизации дела не поднять. Здесь нужно свободное наше российское воображение и американский жесткий профессионализм, не знаю, возможен ли такой альянс.

      Тут Горби явился, не знает, как выговорить слово «евреи», – жутко смешно. Мы его титулуем в профессора философии, такие мы вот провинциалы… ‹…›

      87. И. Лиснянская – Е. Макаровой

      12–13, 23 июня 1992

12 июня 1992

      Дорогая моя Ленусенька! ‹…› Спасибо тебе за лекарства, в данное время они мне противопоказаны из-за декомпенсации порока. Но самое противное уже позади, еще дня 3–4 посижу в комнате, а там буду выходить на лавочку-скамеечку, и даже в столовую.

      Когда ты получишь это письмо, я уже буду щеголять в двух твоих вещах, в том платье, которое ты мне привезла (сейчас мне перешивают: за счет длины делают по бокам вставки). Чудное платье. А две недели тому назад я надевала твой костюм, нашла для него черный пояс, украсила могучую грудь цепочками и выплыла наружу. Полный отпад. Я, такая нецарственная, выглядела в нем королевой. Все так и ахнули. А день рождения буду в том, переделанном, ибо в нем не будет жарко. На дворе 23–25°, это для меня почти жара.

      А книжки так в Москве и нет. Люди уже делают ксероксы – опять я подпольный автор. Звонили дней 15 тому назад и просили меня приехать в Санкт-Петербург на международную конференцию по Ахматовой, но я, понятно, не могу. Галя Корнилова, бывшая жена Владимира Корнилова и друг Ахматовой, приедет ко мне, чтобы из двух моих экземпляров сделать в Петербурге ксерокс. Она-то возьмет один экз[емпляр] под свою ответственность. Прекрасно понимаю, что слависты очень бы заинтересовались книгой, там бы, в Петербурге, если бы я приехала, и расксерили бы для себя. Но я ничуть уже не огорчаюсь. Такова мистическая судьба этой «музыки», а м.б., и моя судьба.

      ‹…› Я пока то лежу, то сижу в кресле, ибо из-за застоя нельзя лежать, а надо полусидеть. Но это не для меня. Я сижу в кресле, и мне хорошо. Читаю, смотрю невнятный телик, то показывает, то нет. Здесь уже и предметы стали абсурдными анархистами. Но если бы ты меня видела в твоем костюме, сказала бы: есть еще красота и гармония! Еще жива традиция в лучшем ее виде. И хаоса в моей душе – никакого, и в сердце он уже прекращается. Писать об окружающей жизни в смысле экономики – смешно. До чего ожесточились люди – ужас. И все же есть оазисы и в этой пустыне клокочущей. ‹…›

13 июня 1992

      Доченька моя! Сейчас