Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой. Инна Лиснянская

по Ириным[65] словам. Так я думаю, что у него что-то заболело, отошло, но его уже сковал страх. А сейчас и страх отошел. Дай-то Бог. ‹…›

      Вчера меня посетила с тремя розами молодая поэтесса Элла Крылова, ни тебе, да и никому не известная, но верь мне – талант. Она увидела на кухне твою картину, помнишь? «Кто так чудно написал?» – Это моя Лена, когда ей было 16 лет, – гордо ответила я. ‹…›

      Там я тебе переписала стишок, а в этом тоже перепишу, пока никто не придет, хотя все плохо.

1

      В младости желала слишком многого,

      Потому-то ничего я не имею,

      А теперь имею это логово

      И окно, где небо заболело,

      Заболело, распустилось облаком, –

      Вот и мне принадлежит его цветенье,

      А полы покрыты пыльным войлоком,

      Но и пыль – мое приобретенье.

      Пыль – есть перст моих желаний вымерших,

      Вот и пахнет она морем несладимым,

      Пятками детей настолько выросших,

      Что живут под Иерусалимом.

      Как далеко… Но не дальше этого

      Бело-облака. Да будет Бог им в помощь!

      Стержень ручки пишет фиолетово:

      «Что отпеть сумеешь – то и вспомнишь».

2

      Отпеваю и море, не склонное к эху,

      И кувшины, пропахшие детской мочой,

      Отпеваю и колокол – донышком кверху

      И керамику с первою вербной свечой.

      Все вместилища времени я отпеваю,

      Все стекло этой жизни, и глину и медь. –

      Неужели я в Лету уже отплываю.

      Не успев свою грешную душу отпеть.

3

      «Но тот, кто себя самого отпоет,

      Тот Божьему уху не нужен». –

      Окно говорит, да и войлок орет

      Так хрипло, как будто простужен.

      И вправду, простужен! – в квартире сквозняк.

      Москва, тридцать первое марта.

      Кастрюля пуста и ржавеет черпак,

      И нет – ни вчера и ни завтра.

      Но есть это логово, свечка, окно

      И облако есть, и минута

      Увидеть дождя голубое зерно

      На звуке, замешенном круто[66].

      Вот видишь, какая графомания! Мать твоя совсем из ума выжила. И хорошо, что теперь вовсе нет времени задуматься – один сплошной быт и недомогание, и тоска «почти физическая по тебе», очень сильно упрятанная в зарифмованную чушь. И посильное мое сопротивление этой тоске.

      С понедельника начну обследование – во всех конечностях, в том числе и в голове, какая-то настырная не отпускающая пульсация. Это, к сожалению, не метафора. Однако самого плохого, судя по тому, как я растолстела, быть не может. Уже хорошо, да жаль, что ни во что не влезаю. А на что мне, впрочем, влезать во что бы то ни было, если есть широченный халат, из которого и не вылезаю. Я ведь никуда не хожу.

      ‹…› Что-то со мной мистическое все же происходит. Не прими меня за сумасшедшую, но помнишь, что происходило, только я бралась за очередную главу о «Музыке»! И на этот раз, когда мне принесли из «Дружбы» талантливо сокращенные четыре первых главы (главного

65

Ирина Гилярова, экскурсовод в Третьяковской галерее, вторая жена моего папы. Умерла в один день с мамой, 12 марта, только пятью годами раньше.

66

«Триптих заката» опубликован с некоторыми изменениями в «Одиноком даре» и «Эхе». Кстати, день смерти С. И. Липкина придется на 31 марта. Это все мамины истории с цифрами…