Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой. Инна Лиснянская

моя доченька! Впервые за эти сверхтревожные недели, кажется, смогу тебе отправить письмо с оказией. Папа, знаю (иногда до него дозваниваюсь – телефон барахлит), отправил вам письмо с Дектором и получил от тебя. Он мне твои письма прочел по телефону. Но я и от тебя 6-го, заехав домой на десять минут, получила то письмо, которое ты написала мне тут же по возвращении из Вены. ‹…›

      Если бы могла, я бы ринулась к вам, мое солнышко. Надо держаться, иного нам не дано. Надо выстоять, максимально будучи осторожными во имя Победы. О ней денно и нощно молю Бога. ‹…›

      Говорят: «Пришла беда – отворяй ворота».

      Домой на десять минут я заезжала, чтобы посмотреть, нет ли от тебя весточки, надеть черный платок и мчаться к маме. То есть уже не к маме, а чтобы помочь Томе[52] и Тане все подготовить к похоронам и к поминкам. Маму похоронили 8 февраля. Я даже не знала, что в моем пожилом возрасте расставаться с матерью гораздо тяжелей, чем в юности. Я имею в виду смерть моего папы, которую я перенесла очень бурно, но возраст взял свое, и я гораздо быстрее утешилась, чем утешусь сейчас.

      ‹…› Мама до последней пятницы, между уколами наркотиков, приходя в себя, неизменно спрашивала: «Как в Персидском заливе, как дети?» Я такого понимания от уходящего из жизни человека, такой стойкости никогда бы не представила себе, если бы не видела и не слышала. В ночь с воскресенья на понедельник мамы не стало, царство ей небесное. Прости, что я так много пишу о своем горе. Я думала всегда, что душа может разрываться только на две части, а вот получилось, что – на три. Вы – в войне, мама – в предсмертье, Семен – в крайней слабости сердечно-мозговой, сосудистой. Мы с ним целые дни у приемника, слушаем сводки каждый час. А когда от него можно было отходить, да и от мамы – я сидела перед телеящиком. Как ты в Вене.

      Доченька моя золотая, мы – жизнестойкие, жизнежильные, мы выдюжим, и еще ты, а может быть и я, увидим наших детей в безопасности, счастливыми, свободными. Надо беречь себя ради этого. Да чего я еще тебя поучаю, я чувствую, что мы одно целое, и думаем, и тревожимся, и надеемся одинаково. Паника – не наше с тобой дело. Утешая тебя, пытаюсь и себя сделать по твоему подобью. Хотя и странно, что мать хочет быть подобьем своего ребенка. Я же все понимаю. Когда мне пишешь про шашлыки и игру в шашки в противогазах – это есть твое желание облегчить мою жизнь, унять мое беспокойство за вас. ‹…›

      Всему Израилю сейчас принадлежит моя душа, которая есть кровинка-песчинка, маленькая кроха Святой Земли. ‹…› Все смотрят на меня с состраданием, я отвечаю благодарным взглядом, в котором, однако, таится непреклонная надежда. Ради Бога, с первой же оказией пиши, хотя понимаю, не до нас сейчас. Семен крепко тебя целует, впервые в жизни он поцеловал письмо от тебя. Я-то всегда целую каждую страничку от тебя. Папа молодец! Дважды до меня дозванивался, зная, что у него барахлит телефон. Он тебе звонил и по моей просьбе и гонорару.

      Ну и реформочки прошли! Ударили по несчастным сельским старикам и старухам, не можем добраться из деревни в райцентровские сберкассы. А мафия,

52

У мамы было пять сестер. Тома – родная, остальные – сводные: Таня – от второго брака маминой мамы – Раисы Сумбатовны Адамовой и Давида Ханафьевича Терегулова, Света, Оля и Мара – от Серафимы Михайловны Федоровой, второй жены маминого отца Льва Марковича Лиснянского.