Венец Кошачьей королевы. Юлия Чернова

поспешила голову под топор класть. Никакой он не вельможа, если меня худышкой счел. По дворцовым меркам – я корова деревенская.

      – Неужто? – он оценивающе сузил глаза, вновь полные солнца. – Да, под корсетом есть, на что посмотреть.

      Я едва удержалась от простонародного жеста, должного указать наглецу его место.

      – Не пора ли ответить, что сам здесь делаешь?

      Если думала застать его врасплох и смутить – напрасно, легче было смутить древесный ствол. Синеглазый проходимец весело подмигнул.

      – Ищу чем поживиться.

      Однако! Заявить первой встречной, что он воришка? А если я кликну стражу? Нынче же угодит в колодки, а завтра побредет из города одноруким калекой.

      Сболтнуть такое – глупость, превосходящая даже мою. Он не выглядит дураком. Что это? Вызов судьбе? Желание испытать собственную храбрость и удачу? Недаром его взгляд полыхает отчаянным безрассудством. Или…

      Нет. Нет, конечно. Не испытывает он судьбу, не щеголяет дерзостью. Просто отводит опасность от моего дяди. Ловкач, нырнувший в приоткрытую дверь – что может быть убедительнее? Зазевавшимся часовым, конечно, попадет. Но тем дело и ограничится. Никто не возомнит: мол, оборванца впустили в замок намеренно, не кинется отыскивать сообщников.

      Этот проходимец осознанно принимал на себя риск, и риск немалый! Кто же он все-таки такой? Зачем понадобился моему дяде?

      Как бы намекнуть, что я ему не поверила? Пусть дурочкой не считает.

      – Воришка? А может, подданный Кошачьей королевы?

      Он не стал дожидаться нового града вопросов.

      – Ну, если кроме земляники здесь поживиться нечем…

      Меня снова обдало синим пламенем его взгляда. Затем последовал небрежный взмах руки. Травы сомкнулись за его спиной, сердито загудел потревоженный шмель, и все стихло.

      Только теперь я осознала, что синеглазый юнец с возмутительным нахальством обращался ко мне на «ты».

      Идти следом было бесполезно. Он, конечно, тщательно запер калитку.

      Я могла бы сложить тысячу историй о том, кто он такой. Пожалуй, единственное, что я умела – сочинить истории. В трактире часами внимала болтовне постояльцев, а потом, меняя имена и события, превращала злодеев в драконов, наделяла добрых и щедрых людей волшебным даром. Рассказывала сказки, и самые непоседливые мальчишки могли часами слушать.

      Во дворце я об этом занятии забыла. Не будешь же рассказывать истории самой себе или дверной ручке.

      Я еще раз прислушалась к тишине. Нет, сочинять сказку о синеглазом проходимце не хотелось. Только – знать правду.

      Отмыв в ручье лицо и руки, выудив из грязи туфлю и обобрав репьи с одежды, я двинулась в обратный путь. Проявила немалую ловкость, чтобы никому не попасться на глаза – даже прислужницам. Самостоятельно избавилась от платья – настоящий подвиг, платье-то шилось для придворной бездельницы, и шнуровка была на спине. Затем освободилась от корсета. Упоительно-глубоко вздохнула и юркнула в постель. Подумаешь, легла на закате, а не в полночь. Что с меня взять? Деревенская привычка – ложиться