Охотники. Пророчества Разрушения. Ник Перумов

знает, где этот пахан вообще, какая у него стража, входы-выходы – ничего не известно! Схарчат тебя там, говорил я ему, обратят, и станешь ты таким лютым упырём, что… а, да чего уж теперь. Друг мой рассмеялся только, мол, не зря легенды ходят, что есть такие вампиры, что смогли остаться людьми, обретя при том упырью силу. Теперь-то я понимаю, что загордился он, решил, что даже волшебство кровососов ему нипочём; а может, крепко уповал на заступничество той самой богини Моррид. Однако, парень, ничто его не защитило. Ушёл он как раз в то самое Гнилогорье, ушёл и не вернулся. Точнее, вернулся – да только уже не он.

      – Его… обратили, да, мастер?

      – Обратили, парень. Не убили, не высосали досуха, не скормили молодым упырям. Много сил потратили, но обратили. Не осталось в нём ничего людского, ничего нашего. Кровосос лютый, вот и весь сказ. Что спросить хочешь, парень?

      – А… мастер… что ж с ним потом-то сделалось?

      – Да что ж с ним сделается? Дорожка у него одна была, не свернёшь, не остановишься. Кровь пил, людей губил – всё как положено. Делать нечего – собрались мы с друзьями-приятелями, покумекали, да и вышли против него все вместе. Не для честного боя, запомни, парень, но чтобы упыря наверняка уложить. Ну и уложили. Не сразу, не вдруг – но уложили. Хотя, скажу я тебе, попотеть пришлось. Недаром ведь он у нас слыл мало что не лучшим.

      Ничего в нём людского не осталось, парень. Ни капли, ни грана, ни крошечки. Хотя… нет, кое-что оставалось до самого конца.

      – Гордость, мастер?

      – Тут ошибся, парень, да и немудрено человеку доброму ошибиться. Хитрость в нём осталась, самая гнилая, самая подлая. Когда уже завалили мы его, стрелами утыкали, серебром протравили, когда оставалось последнее дело – голову срубить, а тушку – на кол, ну или всего целиком на кол, чтобы не сразу бы помер окончательно, чтоб помучился, всех им погубленных вспоминая, если уж на сохранность головы рукой махнуть – завыл он, задёргался, нас по именам звать начал. Дескать, как же так, друзья, помилосердствуйте, мы ж с вами пуд соли съели, одним одеялом укрывались и невесть сколько раз спины друг другу защищали, жизнь спасали. Правду говорил, парень, вот что самое гадкое-то выходило. У одного костра с ним спали, последней коркой делились, и, да, каждого из нас он хоть по разу, но спас. А теперь лежит такой, чёрной кровью харкает, хрипит и просит, мол, погодите, не убивайте, я опосля такого другим стану, упырьи схроны-тропы укажу, сам против них выйду… и всё такое прочее. Что замер, парень? Ждёшь, чем дело кончилось?

      – Уг-гу, мастер.

      – Ничем особенным. Увидел я, что даже иные из наших заколебались, дрогнули, ну, и пошёл к нему. Он разглядел – и, поверишь ли, парень, лыбиться стал, обрадовался. Дескать, кто другой бы оказался – решил, что кончать его идут. А у меня в руке ещё скляница была, он подумал – с эликсиром. И забулькал, заблекотал – спасибо, дескать, дружище, верил я в тебя, не сомневался, и ты не сомневайся, верь, мы теперь этих кровососов к ногтю возьмём. Ты ведь мой друг лучший, мой друг единственный, ты мне ближе брата был…

      – А вы, мастер?

      – А