Трудно быть богом. Аркадий и Борис Стругацкие

съежился и втянул голову в плечи.

      – Язык простолюдина должен знать свое место. Бог дал простолюдину язык вовсе не для разглагольствований, а для лизания сапог своего господина, каковой господин положен простолюдину от века…

      У коновязи перед корчмой топтались оседланные кони серого патруля. Из открытого окна доносилась азартная хриплая брань. Стучали игральные кости. В дверях, загораживая проход чудовищным брюхом, стоял сам Скелет Бако в драной кожаной куртке с засученными рукавами. В мохнатой лапе он держал тесак – видно, только что рубил собачину для похлебки, вспотел и вышел отдышаться. На ступеньках сидел, пригорюнясь, серый штурмовик, поставив боевой топор между коленей. Рукоять топора стянула ему физиономию набок. Было видно, что ему томно с перепоя. Заметив всадника, он подобрал слюни и сипло взревел:

      – С-стой! Как тебя там… Ты, бла-ародный!..

      Румата, выпятив подбородок, проехал мимо, даже не покосившись.

      – …А если язык простолюдина лижет не тот сапог, – громко говорил он, – то язык этот надлежит удалить напрочь, ибо сказано: «Язык твой – враг мой»…

      Киун, прячась за круп лошади, широко шагал рядом. Краем глаза Румата видел, как блестит от пота его лысина.

      – Стой, говорят! – заорал штурмовик.

      Было слышно, как он, гремя топором, катится по ступеням, поминая разом бога, черта и всякую благородную сволочь.

      Человек пять, подумал Румата, поддергивая манжеты. Пьяные мясники. Вздор.

      Они миновали корчму и свернули к лесу.

      – Я мог бы идти быстрее, если надо, – сказал Киун неестественно твердым голосом.

      – Вздор! – сказал Румата, осаживая жеребца. – Было бы скучно проехать столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун? Все разговоры, разговоры…

      – Нет, – сказал Киун. – Мне никогда не хочется драться.

      – В том-то и беда, – пробормотал Румата, поворачивая жеребца и неторопливо натягивая перчатки.

      Из-за поворота выскочили два всадника и, увидев его, разом остановились.

      – Эй ты, благородный дон! – закричал один. – А ну, предъяви подорожную!

      – Хамье! – стеклянным голосом произнес Румата. – Вы же неграмотны, зачем вам подорожная?

      Он толкнул жеребца коленом и рысью двинулся навстречу штурмовикам. Трусят, подумал он. Мнутся… Ну хоть пару оплеух! Нет… Ничего не выйдет. Так хочется разрядить ненависть, накопившуюся за сутки, и, кажется, ничего не выйдет. Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность…

      Он подъехал вплотную. Штурмовики неуверенно подняли топоры и попятились.

      – Н-ну? – сказал Румата.

      – Так это, значит, что? – растерянно сказал первый штурмовик. – Так это, значит, благородный дон Румата?

      Второй